Тёмных дел мастера. Книга четвёртая

И на самом деле без разницы, сколько вас будет таких: один или сотни. Потому что выбор этот остаётся индивидуален. И виден для каждого по-своему. Такими вещами не удастся поделиться в полной мере.

Вот почему сейчас мне нужно завершить свой путь по сделанному когда-то мной выбору. А всё, что мне нужно от вас — это чтоб вы не мешались мне под ногами. Ясен хрен, меня уже ищут… Но здесь для меня нет ничего нового. Потому что мне хватит сил надрать хвост каждому, кто посчитает себя сильнее меня только из-за того, что у него в распоряжении больше людей с боевыми заклинаниями в палочках. Я в любом случае выживу. И, чёрт подери, разгромлю их! Просто потому, что я не оставляю для себя в этом вопросе другого выбора. Я бы выжил, даже если бы вы бросили меня у лечебницы. А вот они… Они проиграют, потому что не смогут сопротивляться своей смерти. Да даже только почувствовав её — сразу сдадутся ей на милость. Ведь именно так работают воля и разум слабого человека. Таким хочет видеть вас современное правительство. Слабым, тщедушным, покорным трудягой. Который, идя на очередные выборы в королевский совет, только подтверждает своё безволие и нежелание что-то менять. Потому что настоящий выбор — это сломать стену, а не изменить её форму.

— А вот у меня ребёнок болеет. Так что же, мне тоже про всё забыть и идти воевать с правительством очертя голову? — прокричала с задних рядов совсем замученная женщина в поношенном платке и длинном дешёвом пальто, на котором не хватало разве что пары заплат для полного образа. Её сухие красноватые глаза нездорово поблёскивали на фоне выбившихся из-под платка жухлых прядок волос. А по озлобленному выражению лица можно было догадаться, что затащил эту женщину сюда не иначе как её муж или брат. Для которого, видимо, сам факт борьбы за свободу уже оставался достаточным основанием, чтобы не замечать того, как непросто приходилось порой и другой половине его семьи. А точнее, женской, бытовой половине, привыкшей всё жизнь молчать в тряпочку, даже когда дела шли очень плохо.

— Так, мать, во-первых, посмотри, что ты делаешь, — начал правильным голосом расставлять акценты Альфред, чтобы как можно понятнее ответить на этот вопрос. — Он у тебя как раз и болеет из-за того, что ты его с детства подсаживаешь на всякие лекарства, которые без конца видишь в разных рекламных «вещаниях» через ваш проклятый «канал». Угадал? А ведь торгашам от тебя только это и нужно. Они знаешь какую прибыль имеют благодаря тому, что могут продавать свои дешёвые лекарства скопом не только взрослым, но и грудным детям? И эти лекарства призваны не лечить ваших детей. О нет… Они призваны медленно съедать их здоровье. Даже несмотря на сиюминутное облегчение, потому что делается это специально. И вот вся ваша жизнь такая! Тут они — ваши права! Покупай больше, зарабатывай меньше. И, конечно, зарабатывай деньги, а не результат своего собственного труда. Это главный порок всей вашей современной системы. Деньги — равно жизнь.

— Так помоги нам избавиться от этого. Сделай нас частью своих планов. С помощью твоей магии у нас получится поменять положение дел в стране! — заговорил с переднего ряда, пожалуй, самый вдохновенно слушавший Альфреда голубоглазый рабочий. Он встал с места и замахал руками в поддержку своих слов, обращая их поочерёдно то к чёрному колдуну, то к толпе позади.

Но Альфред не желал отвечать на его провокации. Нагло поставив левую ногу на опрокинутою трибуну и опёршись о колено руками, молодой бунтарь с гонором продолжал:

— Помочь вам? А что вы сами сделали для этого? А?! Организовали гадюшник в трущобах Кальстерга? Стали собираться в нём, чтобы толкать речи у прогнившей трибуны? Привлекли к этому жалкому делу и других ротозеев из соседних городов?.. Да если бы я не разломал корону Расморов пополам, то вы бы до сих пор сейчас сидели сиднем, как раньше!

— Что?! — всерьёз изумился выступивший только что голубоглазый рабочий. А вслед за ним — и весь зал, охватив в едином порыве даже задние ряды, на которых сидели Вад, Бесстиен и Ральде. Правда, последние двое никак не отреагировали на заявление Альфреда, поскольку элементарно сочли фразу о разламывании короны какой-то аллегорией, бытующей в языке Сентуса, и потому решили, что просто что-то неправильно поняли.

— Эс дане вер? — тихонько прошептал круглолицый гилиец сестре, желая узнать у неё, что имел в виду их необыкновенный спаситель.

Но Бесстиен только рассеяно пожала плечами, продолжая осторожно коситься на дверь, потому что с самого начала чувствовала, что ей совсем не хочется становиться частью сентусского революционного движения. Которое в данный момент совершенно определённо зрело прямо у неё на глазах и вскоре грозило выплеснуться на улицы, как это часто происходило с рабочими в её родной стране.