Тёмных дел мастера. Книга третья

— И ты, похоже, возомнил себя тем, кто может такой суд вершить направо и налево?! — никак однако же не унимался бровастый старик, который незаметно для себя тоже перешёл на столь родное Гортеру, просторечное «тыканье» вместо своих бездушных городских обращений. — Это же самосуд! Нет, да вы только посмотрите на него! Это дело регулярной стражи и высших органов…

— Ошибаешься, пустомел, ох как ошибаешься! — не уступал ему и бывший следопыт. — Это дело всякой живой твари, бродящей под единым небом! К тому же, как я уже успел заметить: что вам, что этой вашей новой страже в нарядных костюмах, считай, вообще всё равно, каким бы суровым ни было положение вещей. Так вот: мне не всё равно. И если никому нет дела до чужой жизни, кроме тех, кто связан с ней лишь корыстным интересом и получает прибыль от её существования — то тогда я стану по другую сторону от ваших общих страстей. В какое бы благо они там вам всем ни шли! Поскольку эти руки всё ещё могут двигаться, грудь вздыматься, а глаза всё ещё способны смотреть вдаль и видеть то, во что превращается жизнь за пределами ваших насквозь зачернённых магией городов!

Хлёсткий накал его слов в этот раз подействовал на старого Фасседа куда более отрезвляющее, чем прежде, и на секунду дед и вправду позволил себе призадуматься, что практически ничего в своей жизни, кроме складских будней, он и не видел. Старик неохотно вспоминал, насколько редко (а точнее сказать даже очень и очень редко — практически совершенно ничего сейчас уже не значащее количество раз) удавалось ему в молодые годы ненадолго вырываться из своей неизменной пятидневки, чтобы размять усталые кости и дать отдых постоянно немеющим по утрам рукам. В такие дни он позволял себе нанять карету и отвести своих маленьких детей и жену к какому-нибудь съёмному домику в далёкой провинции, дабы те могли отдохнуть от ежедневной подготовки к поступлению в школу магии, да и сам он мог вспомнить уже давно забытые свои увлечения. Вроде рыбалки или долгих прогулок по дорожкам местных аллей с книгой в руках и магическим заклинанием «водосферы» на голове, заслоняющим их с женой от внезапного дождя.

— А что, говоришь, значит, уже нет за городом больше таких мест, по которым можно было бы бродить, как раньше, не видя вокруг ни заводов, ни магусов-охотников с жезлами? — после продолжительной паузы осторожно поинтересовался у бывалого жителя лесов заметно поутихший Фассед.

На что Гортер только молча показал ему рукой за окно и панорамно очертил от одного его края до другого широкий полукруг:

— Считай, что на двадцать вёрст от ваших окраин до ближайших черновых лесов и пустующих полей всё загажено и разорено, да новыми стройками заставлено. К тому же эти ваши охотники… Хех! — саркастически усмехнулся бывший следопыт.

— А что они? — с новой волной сомнения посмотрел на него городской старожил.

— Видал я их, — брезгливо отмахнулся Гортер. — Ещё хуже, чем раньше. Теперь нету у них вообще никакого навыка. Та-ак — не охотники, а просто убийцы какие-то. Ходят по лесам, шумят, громыхают, магией своей во все стороны палят, аж за сотни шагов слышно, как она, словно рядом, взрывается. А проку всё равно никакого нет. Редко когда могут незаметно к дичи подкрасться или в засаде усидеть. Хотя даже и строят там, на опушках, какие-то вышки, у которых они зверя неделями подкармливают, чтобы потом в него оттуда стрелять. И что ты думаешь, друг Фассед? — даже тогда всё равно не с первого раза попадают! Вот что для вас теперь охота — одно посмешище! Забить для себя зверя в голодный год — на том когда-то держалась вся правда, родной! А валить зверьё целыми стаями ради шкур, чучелов и праздного удовольствия, — при этих словах старого лучника чуть самого было не скоробило от появившегося у него на лице звериного оскала, — это, скажу я тебе, и есть ваша современная натура… Хотя таковой она была, пожалуй, во все времена. Токмо средства, считай, изменились. Как и число охочего лишь до бессмысленной бойни народу вашего городского.