Тиран

Киний извлек свой меч. Страянка протянула руку, почтительно взяла ржавый меч за рукоять и вытащила из камня. Потом взяла меч Киния и, когда последние лучи солнца подожгли рукоять этого меча, вонзила его в камень — глубже, чем первый, если это было возможно.

Когда солнце зашло, оставив небо подобным красильному чану, где ярко-красные и светло-розовые тона контрастировали с захватывающими все больше места пурпурными и темно-синими цветами ночи, Страянка перестала петь. Она склонилась лицом к камню.

Киний стоял рядом с ней, смущенный незнанием ее обрядов и их очевидным варварством, но она жрица, а греку не пристало насмехаться над богами других народов, поэтому он склонился рядом с ней во влажном углублении. От камня пахло мхом, от египетского меча — маслом, и дымом — от ее волос.

Они долго стояли склоненными, так что у Киния заломило колени, а спина окаменела. Наступила полная темнота, равнина внизу исчезла, остались только небо и камень, запахи впадины, потом крик совы; он летел над степью в поисках добычи, а блестящая крупа бесчисленных звезд давала ему довольно света, чтобы видеть.

Ленивыми кругами он поднимался над равниной все выше, и, увидев кольцо огней — десяток огненных колец, сотню, — снова устремился вниз; спускаясь виток за витком, он смотрел на лагерь…

Так же внезапно, как склонилась, Страянка выпрямилась, взяла из сумки на поясе горсть семян и разбросала у камня.

Киний тоже встал — с большим трудом. У него затекла нога. Но сознание было ясным, часть его еще оставалась высоко в небе.

— Ты Бакка, — сказала Страянка. — Тебе снятся вещие сны?

Киний потер лицо, чтобы мысли прояснились. Во рту было липко, словно он жевал смолу.

— Я вижу сны, — ответил он по-гречески.

Она провела рукой по его лицу.

— Мне приходится сидеть… — она помолчала в поисках слов, — в дымном шатре, даже здесь, под Гурьямой отца. — Она ласково погладила Киния по лицу. — А ты свободно видишь сны.

Он все еще был под влиянием сна. Она взяла его за руку и свела с холма.

На полпути вниз он начал приходить в себя.

— Мой меч!

Она улыбнулась, воспользовалась тем, что стояла на холме выше, наклонилась к нему, глаза к глазам, и поцеловала.

Поцелуй вышел долгий; Киний обнаружил, что его рука совершенно естественно легла на ее правую грудь. Страянка укусила его за язык и со смехом сделала шаг назад.

— Меч у тебя здесь, — сказала она, хлопнув его по промежности. Потом смягчилась. — На рассвете приходи за своим мечом. Дела Бакки, да?

Киний неуверенно спросил:

— Ты вложишь в мой меч силу твоего отца?

Она немного подумала, глядя на него, как мать глядит на ребенка, задавшего трудный вопрос или такой, ответ на который может причинить вред.

— Ты женишься на мне? — спросила она.

У Киния перехватило дыхание. Однако ответил он без колебаний:

— Да.

Она кивнула, словно другого ответа не ожидала.

— Значит, мы едем вместе, да? И, может быть, — тут она бросила на него взгляд, каким смотрит жрица во время обряда; этот взгляд пронизал Киния до костей, — может быть, вместе будем править?

Киний отступил на шаг.

— Правит царь.

Страянка пожала плечами.

— Цари умирают.

Киний подумал: «Ты ставишь не на ту лошадь, любимая. Умереть суждено мне». Он протянул к ней руки, и она вошла в их кольцо. А когда головой прижалась к его плечу, он сказал:

— Страянка, я…

Она ладонью закрыла ему рот.

— Шшш, — сказала она. — Ничего не говори. Духи ходят. Ничего не говори.

Киний снова обнял ее — почти целомудренно, и она стояла, прижавшись головой к его плечу, стояла долго, а потом они пошли вниз по холму. На краю короткой травы они не сговариваясь пошли в разные стороны, она в свой стан, он — в лагерь, но они все еще держались за руки и едва не повернули назад.

Потом рассмеялись и разошлись.

Она пришла к нему утром в одеянии из белой кожи, украшенном золотыми пластинками и расшитом золотом, в высоком золотом головном уборе. С ней пришли царь, и Матракс, и двадцать других вождей и воинов. Киний знаком попросил Левкона и Никомеда сопровождать его, и вся группа повторила путь, в предрассветных сумерках поднявшись к углублению на вершине. Все саки, даже царь, запели.

Первые лучи солнца, как пламя, поднимающееся над первым костром, лизнули край мира. Солнце осветило голову Горгоны — голову Медеи, голову Страянки — на рукояти махайры, так что рукоять словно впивала свет восходящего солнца, и огненная линия поползла по лезвию, все быстрее. Спустя несколько мгновений меч словно передал солнечный свет в камень.

Все саки закричали, Страянка взялась за рукоять меча и пропела высокую чистую ноту, а другой рукой сделала знак Кинию. Киний взялся за рукоять правой рукой, и на мгновение меч словно потянул его к себе.

Страянка отняла руку, а рука Киния взвилась вверх, потянув за собой из камня меч.

Киний был так увлечен этим обрядом, что несколько мгновений ожидал чего-то — быть может, выплеска энергии, слов божества.

Но тут он заметил взгляд царя — полный нескрываемой ревности и зависти. Когда их взгляды встретились, царь уступил.

Матракс хлопнул Киния по спине.

— Хороший меч, — сказал он.

И все пошли вниз с холма.