Тиран

Киний стоял на передке повозки. Он нашел время сходить в лагерь Филокла и выслушать рассказ моряка. Это был человек благородный, гражданин Пантикапея, опытный торговец, который знал берег и политику. Его рассказ внушал доверие. Уйдя от этого человека, Киний приказал Никию собрать всех ольвийцев в лагере. А Филокла отправил к царю.

Никомед покачал головой. Он стоял чуть ниже Киния, и когда заговорил, его голос был слышен всем.

— Мы оставили… людей… чтобы предотвратить нечто подобное. Есть ли от них новости? — Голос его дрожал от сдерживаемых чувств. — Приказал нам архонт возвращаться или нет?

Киний громко обратился к толпе, окружившей повозку.

— Эта война объявлена собранием граждан Ольвии, — сказал он. — Архонт — со всеми его полномочиями — тоже назначен собранием граждан Ольвии. — Он помолчал и дождался тишины — высшего знака уважения в собрании греков. — Через два дня здесь будут гоплиты. Предлагаю провести собрание граждан города — здесь, в лагере. Возможно, мы решим одобрить действия архонта. А может быть, — он заговорил громко и жестко: риторический прием и голос, каким отдают приказы, — может быть, мы решим, что архонт предатель.

— Город в руках архонта, — сказал Левкон. Его голос звучал безжизненно.

На это у Киния не нашлось ответа. Он отпустил всех, велев ложиться. Расходились с разговорами.

Когда все разошлись, Филокл остался с ним.

— Ты удивительный человек, Киний. Думаю, в суде ты был бы опасным противником, если бы не стал конником. Ты утверждаешь, что голос Ольвии — войско, а не архонт?

— Да, — ответил Киний. — Я солгал бы, если бы сказал, что ждал именно этого, но клянусь Зевсом, я этого опасался и думал об этом. А теперь мне остается только спросить их. Они мужчины — пусть ведут себя как мужчины.

Филокл пожал плечами.

— У Спарты нет стен[83], — сказал он.

Утром люди были послушны и спокойны, на что Киний мог только надеяться. На совет к царю он пошел со своими военачальниками. И когда ему предоставили слово, встал и обратился к собравшимся.

— Царь Сатракс, благородные саки, люди Пантикапея! Я хочу говорить, прежде чем разойдутся слухи. Мы получили известие, что архонт Ольвии впустил в крепость македонцев — а может быть, крепость была захвачена неожиданно.

Поднялся гул; заговорили сначала конники из Пантикапея, потом саки. Повысив голос, Киний продолжил:

— Возможно, уже сейчас нам передадут приказ архонта, и часть этого войска должна будет вернуться домой.

Он невольно взглянул на Страянку. Ее темные брови сошлись в сплошную линию.

Царь махнул хлыстом.

— Как же поступят люди Ольвии? — спросил он.

Киний поклонился.

— Нам нужно несколько дней, чтобы принять решение.

Он заранее, наедине, все объяснил царю и Страянке тоже, старательно подбирая слова, но ни тот, ни другая не улыбнулись. Обстановка в совете была холодной и напряженной. Здесь было много незнакомых мужчин и несколько новых женщин — вожди западных кланов. Были и савроматы, высокие красивые мужчины и женщины с востока, с замкнутыми лицами. Эти и на совет явились в доспехах.

Осторожно заговорила Кам Бакка. Глаза у нее были широко раскрыты, зрачки огромные, как будто она получила сильный удар по голове или только что проснулась. Казалось, она с трудом сосредоточивается, и ее тело то и дело начинало изгибаться, как будто в нем жила огромная змея.

— Ты думаешь, — очень осторожно спросила она, в мертвой тишине, — саки позволят тебе уехать, если твой архонт намерен воевать с нами? — Ее голова неожиданно упала на грудь. Потом шаманка снова вскинула голову и в упор уставилась на царя. — Этого я не видела, — сказала она.

Киний заговорил, чтобы не дать своим военачальникам гневно ответить на угрозу Кам Бакки.

— Я прошу времени, чтобы по-своему справиться с этой бедой. Угрозы, обещания, осуждение — ничто из этого не поможет ольвийцам избыть чувство, что их предали, и глубокий страх за свой город. Я прошу совет и царя проявить терпение, дабы наш союз, едва начавший одерживать победы, не распался.

Царь резким жестом велел Кинию умолкнуть. Но заговорить не успел: со своего места встал савромат в очень дорогих доспехах. Он говорил быстро, на сакском языке, с сильным акцентом, и Киний смог понять только, что говорящий рассержен.

Царь внимательно выслушал его и обратился к совету:

— Принц Лот говорит от лица савроматов. Он говорит, они пришли издалека — далеко ушли от своих шатров в великом море травы и еще дальше от царицы массагетов[84], которая также ждет их копья. Они пришли и обнаружили, что горстка чужаков-союзников готова сбежать к македонцам. Он спрашивает себя: сильный ли я царь?

Царь поднялся. Поход против гетов закалил его. Это не был подростковый гнев — только холодная сосредоточенность. Он заговорил на сакском (Киний достаточно хорошо понимал его), а потом повторил по-гречески: