Тирания веры

Она встала, но я, оцепеневшая, продолжала сидеть.

– Сэр Конрад говорил мне, что вы сильны, Хелена; он говорил, что не знает никого сильнее вас. Теперь эта сила нужна вам как никогда. Забудьте об Императоре, о Хаугенатах, о Двуглавом Волке. Если их не станет, то скорбеть по ним будут совсем немногие, а большинство даже не заметит их гибели. Но если рухнет Империя, то расплачиваться за это будут простые люди. Думайте о них и терпите. Я подозреваю, что миру живых еще пригодится Хелена Седанка.

И с этими словами она ушла.

* * *

Мне бы хотелось написать, что я встретила конец стойко, что я оправдала безграничную веру Вонвальта в мой железный характер. Увы, на самом деле, когда меня наконец забрали из камеры и отвели вниз, в подземелья, мужество покинуло меня.

Ничто не пугает человека так, как угроза пыток. Даже загробная жизнь, это чрезвычайно таинственное и непознаваемое место, полное сверхъестественных кошмаров, которые разрушают разум и грозят погрузить вас в пучины безумия, кажется не таким страшным. Стоит вернуться из священного измерения, и оно быстро стирается из памяти, как сон.

Но пытки, угроза физической боли, отчасти кажутся гораздо ужаснее. Боль настигает вас незамедлительно, задевает самые первобытные инстинкты и чаще всего бывает невыносимой. Чувство беспомощности, которое сопровождает пытку, лишь усиливает этот страх. Когда человек оказывается полностью во власти своего мучителя, на его душе остаются глубокие шрамы. Именно поэтому по сованским законам насильников всегда приговаривают к смертной казни – даже если жертва пережила случившееся, она на всю оставшуюся жизнь получает душевные увечья.

Меня отвели туда же, где пытали Натаниэля Кейдлека. Я вновь очутилась в огромном сводчатом подземелье, залитом призрачным лунным светом. Никого из свиты сэра Конрада там не было, ни сэра Радомира, ни самого Вонвальта. Двое стражников вели меня к дознавателю по совершенно безмолвному подземелью.

Мы подошли к пыточной. Я сразу узнала ее – если Кейдлек умер не здесь, значит, под дворцом имелось несколько одинаковых комнат. Белая, квадратная, совершенно пустая, если не считать Извлекателя Истин и плиты, к которой меня собирались привязать.

Дознаватель велел мне раздеться. Я отказалась… точнее, просто не смогла повиноваться, и меня силой раздели стражники. Я остервенело вырывалась, внезапно найдя в себе силы к борьбе. Столько лет я, сиротствуя на улицах Мулдау, избегала подобного унижения; неужели теперь, поднявшись в ряды имперской аристократии, мне было суждено подвергнуться ему? Я горько заплакала от такой иронии.

Увы, с тем же успехом я могла бороться с вековым дубом. Вскоре я осталась совершенно нага, как и Кейдлек до меня. Прикрываясь руками, я дрожала от гнева.

Дознаватель бесстрастно посмотрел на меня, а затем указал на плиту. Я вновь попыталась воспротивиться, можно сказать, для виду, потому что двое стражников просто затащили меня на нее и привязали.

Надо мной нависла головокружительная громада Извлекателя Истин. Несмотря на то что Вонвальт много рассказывал мне о колдовской природе и назначении этой глыбы, вдруг выяснилось, что знания ничуть не помогают бороться с нею. Извлекатель сразу же начал действовать на мой рассудок. В первый же миг я инстинктивно попыталась отвернуться от острия, которое висело приблизительно в двенадцати дюймах над моим лицом; но ремни крепко удерживали меня на месте. Я поняла, что именно на такую реакцию и была рассчитана эта пирамида: в обездвиженном человеке паника порождала еще большую панику. Так слабые духом могли в считаные минуты лишиться рассудка.

Дознаватель не задавал мне никаких вопросов. Он стоял в углу пыточной, столь же бесстрастный, как черная пирамида, и просто не мешал темным энергиям напитывать мой разум. Впрочем, и вопросов у него быть не могло – ведь мы не были ни преступниками, ни изменниками. Меня пытали просто ради пытки, ибо всякий пленник государства был обязан вкусить ее.

Весь абсурд происходящего заключался в том, что так я лишь возненавидела Императора. Да, я и раньше недолюбливала его как главу государства, побаивалась как человека, но при этом не испытывала к нему ненависти. Как и многие мои ровесники-сироты, я выросла под бдительным надзором Двуглавого Волка, и хотя Мулдау был буйным городом, а Толсбург – буйной провинцией, я не знала иной жизни, кроме той, что вела под господством Империи. Уроки Вонвальта позволили мне понять, что «цивилизация», какой бы смысл мы ни вкладывали в этот термин, в конечном счете была благом – даже несмотря на то, что она навязывалась множеству народов силой. Благодаря завоеванию толцы, хаунерцы, грозодцы, венландцы, денцы и многие другие народности, столь похожие друг на друга этнически и культурно, объединились под знаменем общего права. Да, ради этого пролилась кровь, но гораздо больше людей избежали гибели… по крайней мере, в перспективе.