Тишайший (сборник)

Не ушел от дождя в шалаш и Донат. Сидел он возле костра. Слушал, как шипят на углях капли, и думал о славе. В первый раз страшно ему стало. Вон какой теперь он большой человек, над сотниками воевода – не то что над пятью десятками. Но ведь Псков не Москва. Придет замирение, и снова станешь никем, да чего там – кабы голову напрочь не срубили. С Афанасием Лаврентьевичем свидеться бы. Сделать для него дело, как Пани просит, чтоб и ему польза, и Пскову бы не во вред. Спешить надо! Коли плохо пойдут у псковичей дела, таких охотников у думного дворянина будет на выбор. Скорее к Пани. Дождик шел сильней и сильней, и Донат успокаивался. А думал зло: «Запутали совсем. Каждый на свою сторону тянет, а жизнь – она такая: кто кого? Ну да лучше я их, чем они меня».

В ту ночь у Пани был гость. Служанке было приказано не запирать дверь, и в полночь дверь отворилась. В доме темно, ни звука. Гость спросил:

– Где мой голубь?

Ему ответили сверху:

– Голубь летит к другу.

На верхней площадке лестницы зажгли лампаду. Лампада была на цепочке, ее опустили вниз. Она замерла возле лица пришедшего из ночи. Это был Ульян Фадеев.

Пани сошла к нему:

– От Афанасия Лаврентьевича. – Подала стрельцу две грамотки: – Эта для Мошницына, а эту передай в руки Гавриле Демидову. Сам передай.

– Если я передам письмо Гавриле, то мне надо в тот же миг бежать из города. Иначе меня казнят.

– Ну а если Гаврила Демидов согласится с тем, что ему писано?

– А если не согласится? Чего от старосты хотят? Чтобы он открыл ворота? Гаврила верен Пскову по гроб.

– Твое дело передать письмо, а там поступай как знаешь.

Ульян поклонился Пани и ушел, осторожно затворив за собою дверь.

Гаврила идет по городу

Утром Варя сказала Гавриле шепотом:

– А ведь, кажись, и вправду у нас будет дите.

Екнуло у Гаврилы сердце, глаза слезами застлало. Смахнуть слезы стыдно, гоже ли мужику плакать, а не смахнуть – не видать ничего.

Проглотил Гаврила кружку кваса – и вон из-за стола. Варя испугалась:

– Куда же ты?

А он обнял ее, поцеловал – и на порог, с порога и ответил:

– Для сыночка нашего пойду потружусь, Варюша! – И убежал.

Правду мать говорила: холостой парень того не разумеет, чего знает отец семейства. Будто кто Гавриле глаза подменил. Идет, на детишек поглядывает: все хороши; и вдруг куча мусора, а в мусоре человек пять мал мала копошатся, чего-то выбирают и едят. Горло горечью забило. Увидел Гаврила оборванных, бледненьких, как рассвет зимний, серых, как сумерки. Вспомнилось Гавриле, как, придя во Всегороднюю избу, Ульян Фадеев – душа человек – требовал забрать у дворян всю одежду лишнюю, все деньги и все продовольствие, а все забранное бедным отдать.

После той речи полюбили во Пскове простые люди Ульяна. Только тогда ни Гаврила, ни Томила Слепой, ни тем боле степенный Максим Яга не поддержали Ульяна. Дворян да богатых посадских людей в городе было много. Тронешь их – огромную силу против себя направишь. Не решился Гаврила на ссору с дворянством. Но нужно, нужно помочь бедным людям.

Едва подумал об этом, выкатился из-за угла, из переулочка, чернец – и к Гавриле. Как только успел заметить! Из-под рясы, целя в живот, вытащил длинный, тонкого лезвия нож. Чернец-то, сволочь, глазами в глаза, чтоб отвести взгляд старосте, а Гаврила увидал-таки подколодную змею. Рукой за лезвие схватил. Разрезая ладонь, выдернул у монаха нож. Другою рукой татя за шиворот, да рванулся кормленый пес бешено. Остались у Гаврилы в левой руке – изрезанной – нож, в правой – широкая полоса черной рясы. Этой рясой перемотал Гаврила руку. Сунул ее за пазуху, чтоб глаза людям не мозолить, чтоб кого ненароком не напугать.

Нож спрятал в сапог. И первый раз в жизни не перекрестил Гаврила лба в благодарность Всевышнему за избавление.

Быстро шел он по городу. Посмотрел, как раздают людям хлеб на неделю. Спросил, есть ли недовольные. Ответили благодарностью. Никогда, мол, еще так о людях меньших в городе не помнили, как теперь.