Тишайший (сборник)

Леонтий Стефанович Плещеев, маленький, улыбчатый, остановился у порожка.

– Проходи, Леонтий Стефанович! – пригласил Морозов. – Чего там приключилось?

– Да подрались.

– Кто же подрался?

– Посадские с немцами.

– Ну, расскажи.

– Андрей Всеволожский, родной брат царской невесты, в кабаке «Под пушками» кричал, что он, Андрейка, избавит русских купцов от немецкой напасти.

– Кто же это его надоумил купцов защищать? Кто у него за столом сидел?

– Разные люди сидели. Да и я, грешный, тоже с ним сидел, – потупил скромные глаза Леонтий Стефанович.

– А драка как же приключилась?

– Сначала Андрейка грозился купчишек от немцев избавить, как сестра обвенчается, а потом переменился. «Я, – говорит, – тотчас вас избавлю от немцев. Пошли на слободу стеной!» И пошли.

– Не зашибли Андрея Федоровича? – спросил Морозов.

– Зашибить не зашибли, но побить побили. Большая драка случилась. Сотен шесть была немцев.

– Шесть сотен! – вскочил Морозов со скамьи.

– Да ведь и посадских с купчишками было сотен никак семь, а то и все восемь.

– Стрельцов послали – унимать? – быстро спросил Морозов.

– Без стрельцов обошлось. Немцы так славно дрались, что пришлись нашим по сердцу. Купцы на мировую дюжину бочек выкатили и с пивом, и с медом.

– Слава тебе Господи! – перекрестился на икону Борис Иванович. – Ох уж мне эти царские родичи! Ты чего, Леонтий Стефанович?

А Леонтий Стефанович грохнулся на колени и тыкался лбом в пол:

– Жена, благодетель мой, Борис Иванович, вконец меня загрызла. Все, говорит, на службе, а ты один не при деле.

– Встань, Леонтий Стефанович. Службу ты получишь у меня самую доходную. Потерпи!

– Я потерплю, Борис Иванович!

– Потерпи! Ты мне такой ныне дороже. А теперь пойди к Моисею, получи малое. Большое сам возьмешь. Дай Бог, чтоб все было так, как мне задумалось.

– Позволь, Борис Иванович, к ручке.

– Целуй.

4

После вечерни Стефан Вонифатьевич беседовал со своим духовным сыном. Говорил о земном и о небесном предназначении брака, о легкомыслии жен и очень долго о безобразиях Андрея Всеволожского, который одной крови с Евфимией Федоровной.

Когда-то отец Стефана Вонифатьевича скосил у Всеволожских заливной луг, а Раф застал его, отобрал и сено, и лошадей и пустил пешим.

Алексей Михайлович про то знать не мог. Он внимал духовнику, строя умное лицо, а сам украдкой поглядывал наверх, на балкончик, с которого царевны слушали службы. И наконец увидал: из-за занавеса махнули белым платком. Государь тотчас с чрезмерной нежностью, но и весьма настойчиво простился со Стефаном Вонифатьевичем.

Они качались на качелях, царь и царская невеста.

– Тише! – шептала она. – Ах, тише!

Но сама с силой толкала доску ногами и летела вниз, зажмурив глаза. А потом они сидели друг против друга, а качели взлетали и падали, несли их, и они смотрели друг на друга, все смотрели, покуда качели не остановились сами собой. Он спрыгнул первым и подержал доску, чтоб ей было удобно сойти.

Теперь они стояли совсем близко друг от друга, и надо было сделать всего два шага. И он сделал один шаг и услыхал ее быстрое дыхание, увидел ее колючие ресницы, хоть свету было – одна свеча. И он собрался с силами, чтоб сделать другой шаг, но тут вбежала царевна Ирина:

– Постельничий тебя хватился!

– Ах, Господи! – оборвалось у Алексея Михайловича сердце, и он, проскочив самое трудное на свете пространство, коснулся неумелыми губами неумелых горячих губ и убежал, счастливый и несказанно гордый.

На завтра было назначено венчание.

5

Евфимию Федоровну наряжали в большой царицын наряд. Анна Петровна Хитрово с помощницами старалась.

Ох, тяжел царицын доспех! Каменья все крупные, несть им числа, нашлепки все золотые.

Убирать голову царской невесты Анна Петровна никому не доверила. Каждый волосок натягивала под убрус, как натягивают струны на гуслях. Все посмеивалась, все приговаривала:

– Терпи, девушка! Терпи, милая! Перетерпишь – царицей станешь.

Евфимия Федоровна качели вчерашние помнила и терпела. Больно ей было, а терпела, да наряд на нее такой надели – не вздохнуть, для крика и воздуха бы не хватило.

Стояла, время потеряв. Кожа на лице и та в тоске была, до того волосы натянули под убрус, что моргнуть нельзя.

Подхватили наконец Евфимию Федоровну под руки, повели. А у нее в голове шумит, в глазах темно, слезы глаза заливают, и моргнуть невозможно.

Отворились двери Золотой палаты, царь от нетерпения и радости поднялся навстречу.

Хитрово с боярынями тут и отпустили Евфимию Федоровну. А она покачнулась и упала.

Морозов так и кинулся на Рафа Всеволожского с кулаками:

– Обманщик! Падучая у дочери! Больную царю в жены хотел подсунуть! – И на колени перед Алексеем Михайловичем: – Прости, государь! Не стерпело сердце!

Евфимию Федоровну унесли.