Тишайший (сборник)

Тропа к берлоге была приготовлена заранее. Из охотничьего домика выбрались, а дальше потеха: ступить нельзя на снег – скрипит, аж визжит! Алексей Михайлович тотчас и смекнул, как быть: прыгнул с тропы и покатился. Афонька за ним. Оба в шубах да в тулупчиках сверху. Отряхнулись на краю опушки, пробежались, и дела нет до мороза.

Луна уже в зените, тени забрались под сугробы. Каждое дерево стояло в ризах холодного, но прекрасного огня.

– Залезть бы в сугроб, затаиться бы.

– Погони нет, чего в сугроб лезть? – удивился Матюшкин.

– Чудо посмотреть мечтаю, Афоня! Кто всю эту красоту устраивает. Погляди, как величаво кругом, чинно. Тишину послушай, Афоня.

Государь остановился, чтоб не скрипело под ногами, и Матюшкин встал, а все равно скрипит.

– Скрипит, что ли? – спросил царь.

– Да быдто скрипит.

Послушали-послушали: не понять – то ли впрямь скрипит, то ли в ушах от тишины звон.

Трррах!

Аж пригнуло молодцов! А над лесом облачко – снежный прах с разодранного морозом дерева к луне улетел.

– Государь, щеки потри! Не дай Бог, мороз покусает. До берлоги версты три. На горку взойдем, а там все время спуск.

Стали подыматься на гору, на вершине – огонек. Затаились.

– Государь! Иди погрейся! – Голос знакомый.

– Сидор, ты, что ли?

– Я, государь.

Матюшкин думал, Алексей Михайлович осерчает, а он обрадовался, толкнул в бок:

– Видал, какие у меня слуги? Берегут царя. – И вздохнул.

Стрельцы окружили государя, веселые, довольные: не проразинили.

– Утра будем ждать? – спросил Алексей Михайлович.

– А чего ждать – светлынь! – весело откликнулся Сидор. – Потешим тебя, государь!

3

Словно пушка бахнула из-под земли. Вылетел разбуженный хозяин леса. Сидор его на рогатину принял. Все двадцать пудов. На помощь кинулись охотники, Алексей Михайлович тоже рогатиной ткнул куда-то. Завалили зверя.

Запалили костер.

Тушу освежевали, мясо на вертела.

Царь налазился по сугробам, вспотел, снег стал за ворот сыпать. Его остановили:

– Поберегись, государь!

– Афанасий Иванович, спать хочешь?

– Нет, государь!

– Лошадей! В Москву!

По огненным снегам, на легких санках – сон!

И когда заря дотронулась розовыми пальчиками до маковки Ивана Великого, царь стучался в кремлевский дом боярина своего разлюбезного, Бориса Ивановича Морозова.

Морозов сунул ноги в валенки, шубу соболью накинул, так и встретил нетерпеливого гостя.

– Что стряслось, Алешенька?

– Помнишь, невесту обещал мне показать?

– Как не помнить? – засмеялся Борис Иванович. – Ах, Алеша, напугал ты меня!.. Будут невесты. Сегодня к сестрам твоим приедут. У Ильи Даниловича, у Милославского, две девицы, а которая из них краше – сердце само подскажет.

4

Стольник Илья Данилович Милославский из Архангельска на корабле ходил в Голландию послом. Одиннадцать месяцев дома не был, и вот уж, право, – с корабля на пир.

В доме не то что господа, слуги еще как следует не проснулись – примчался на взмыленных лошадях наиближайший боярин царя Борис Иванович Морозов. Щечки – пламень, сел и тотчас привскочил:

– Девицы здоровы? Собирай, Илья Данилыч! Царевна Ирина Михайловна ждет. Да честь по чести пусть обеих приберут! Ох, Данилыч! – На грудь стольнику припал и сам же оттолкнул от себя: – Да не каменей! Спеши!

Боже ты мой! Поднялась беготня, сыпались тумаки. Илья Данилыч умолял, всплакивал, грозился прибить! Хватал и тащил шубы, бросал на полпути, лупил в сенях замешкавшихся конюхов, стукал их головами о стенки, каменел-таки, бежал к гостю…

– Уговор, Данилыч, помнишь? – спрашивал Морозов, вышагивая комнату от окна к двери. – Одну девку государь за себя возьмет, коли возьмет. А другую возьму я.

– Господи, да хоть сейчас! – стоном стонал Илья Данилович.

– Окольничим пожалуют к свадьбе, потом и в бояре. Дом в Кремле я тебе уже приготовил, коли Бог даст…

– Какой дом! – махал обеими руками стольник. – И так, куда ж больше…

Вспоминал что-то, летел соколом на женскую половину:

– Умыли хоть девок-то?

– Не толкись, Данилыч! – умоляли хозяина взмокшие мамки, няньки, бабки.

– Румяна где? – неслось по дому.

– Какие румяна?! – ахнул Морозов. – Чтоб во всем естестве были!

– Какие румяна! – пинком выбивал двери Илья Данилович. – Естества не коснись! Никто не коснись!

И наконец – тишина: мышей слыхать.

Умчались!

И Борис Иванович, и дочки, и жена.

Илья Данилович один сидел в пустой горнице. Сидел и большим пальцем нос чесал.