Тишина всегда настораживает

Эс-два любезно разъяснил: Шпербер вообще мог бы отказаться от службы в бундесвере, если ему не хотелось. Закон позволяет это. Но он все же решил пойти в армию после посещения Восточного Берлина. Что он думает на сей счет?

— Об этом я еще не думал.

А не создалось ли у него впечатления, что и некоторые другие солдаты седьмой батареи думают так же, как и он?

Об этом Шпербер ничего не мог сказать.

Офицер безопасности поднялся. Пусть Шпербер прочтет в соседней комнате изложение донесения и протокол, а затем снова явится к нему, чтобы подписать каждую страницу протокола.

Через несколько минут перед Шпербером уже лежали документы. Он нашел: они в порядке. Но все же исправил одну фразу. В донесении говорилось: «Подозрительный тип пытался забраться в кабину водителя транспортера для личного состава». Теперь там стояло: «Вышеозначенный забрался на подножку кабины водителя и рассматривал внутренность кабины через стекло дверцы».

Подходя к зданию, где была расположена батарея, Шпербер заметил, что несколько выходящих на дорогу окон раскрыты. Перерыв в честь НАТО — так называли солдаты эти минуты отдыха между занятиями. В окнах торчали солдатские головы. Он вообразил, что головы следят за тем, как он шагает.

В солдатской столовой сейчас было свободно. Он выбрал место у окна. Бросил взгляд наружу. Вон там бортик бетонной дороги, по которой он только что шел. Сзади него вырос хозяин.

— Что, из отделения народной полиции? — пошутил он. «И этот знает, — подумал Шпербер. — Откуда? А-а, начхать на все это!» Он подавил вырвавшийся смешок:

— Нет, из команды особого назначения. Пожалуйста, один кофе.

— Слушаюсь, господин трупп-фюрер![14] — шутливо продолжил хозяин. Как и большинство гражданских, он любил напускать на себя подчеркнуто военный вид.

Но почему, собственно, связывают его, Шпербера, тогдашнюю кратковременную поездку в Восточный Берлин с воскресной прогулкой? И что общего со всем этим имела бы бабушка в Праге, если б такая на самом деле у него оказалась? Что интересного в этом «страшном» восточном блоке, о котором столько разговоров, что они всем приелись? Он оглядел свое обмундирование: что еще необычного в нем, Шпербере? Может быть, что он охотно бегал на длинные дистанции, что вел себя тише других? А может быть, то, что он знал одну русскую народную песню и что, дай бог памяти, по крайней мере один раз насвистывал ее во дворе казармы.

— Сахару в кофе?

— Нет.

Тишина. Потом чашка звякнула о поднос, кофе перелился через край.

— Что-нибудь еще прикажете?

— Счет.

Шпербер заплатил и осушил чашку теплого кофе одним глотком. Он распахнул обе половинки качающейся двери. С отсутствующим видом, не обращая внимания на свою выправку, пошел вдоль улицы.

— Рядовой! Вы что, разучились приветствовать или вы меня не видите?

Шпербер автоматически встал «смирно» перед Вольфом. Ему вспомнился Бартельс, но он спокойно ответил:

— Я вас просмотрел, господин лейтенант.

Вольф пристально вгляделся в Шпербера. Слишком пристально и чересчур долго, нашел Шпербер. Потом Вольф сказал:

— Вы отнюдь не производите впечатления аккуратного человека. Причина, пожалуй, в фасоне вашей прически. Волосы скрывают воротник. Они длиннее по меньшей мере на шесть сантиметров.

— Так точно, господин лейтенант! Шесть сантиметров.

— Обратитесь немедленно за разрешением на выход в городок.

— Так точно, за разрешением.

Магазины и лавочки в гарнизонном городке около полудня закрывались на два часа. Семейные ефрейторы и унтер-офицеры, которым вместо пайка выдавалось денежное довольствие, в обеденное время занимались покупками. Вот тогда-то и шла бойкая торговля. А в полдень здесь была открыта только парикмахерская.

Шпербер зашел в салон Засса, длинноватое помещение, одна часть которого служила залом ожидания, а вдоль стен другой выстроилось несколько подслеповатых зеркал. Перед зеркалами фаянсовые умывальники. Он повесил фуражку на вешалку и занял свободное кресло.

Когда пальцы господина Засса, возникшего в зеркале за спиной Шпербера, ощупали его голову, как будто парикмахер готовился снять анатомические размеры его черепа, Йохен спросил себя, пройдут ли эти толстые пальцы сквозь кольца ножниц.

— Что мы желаем?

Череп мастера напоминал переполненный кратер вулкана. Взъерошенный венчик волос огибал затылок (чем не кратер?), из которого на лицо, как лава, изливался густой розовый цвет. В зеркале эта голова косо склонилась над Шпербером, как на семейной фотографии — два брата, да и только. Это было неприятно Шперберу. Но он дал мастеру знак начинать.