Титановый король

В общем, это я к чему? Теперь так, как было, не будет. И свою беременность мне нужно непременно планировать. С врачами, консультациями и тщательным наблюдением у множества специалистов, буквально с первых дней… То, что случилось ночью, было безрассудно. И если так разобраться, моей вины в этом гораздо больше, чем Федора. Он ведь ни черта обо мне не знает. Я же творю всю эту дичь, в полной мере осознавая последствия.

Тяжелый вздох нарушает установившуюся в комнате тишину. Пальцы медленно проходятся туда-сюда, поглаживая. Хочу ли я ребенка? Нет. Если с ним что-то случится, я… Стоп. А если со мной случится? Чем я только думала? Дура! И ведь я действительно не питаю иллюзий, осознавая все в мельчайших отвратительно неприглядных подробностях… Но какого-то черта от мысли, что, возможно, прямо сейчас у меня под сердцем из одной единственной клеточки зарождается ребенок Феда, нутро наполняет сладкая тягучая нежность. С научной точки зрения этому даже есть объяснение. Я всего лишь самка, которая посредством феромонов учуяла самого молодого и сильного, больше всех подходящего ей генетически самца и отреагировала на него наиболее правильным с точки зрения природы и эволюции образом. Другое дело, что это ни черта… вот вообще ни черта не меняет. Все зря. В конце концов, мы не животные. Нам присущ здравый смысл. И, наверное, пришла пора включать голову.

Я поднимаюсь к себе, сгребаю документы, с которыми работала ночью, в портфель, торопливо одеваюсь и выхожу из дома. К этому времени, замерзнув, мальчики в компании Феда, напротив, возвращаются с улицы. Сталкиваемся в дверях.

– О, ты уходишь… – сводит тонкие бровки Данька. Видно, у Лизы были такие. Потому как у их биологического отца брови широкие и выступающие, отчего он имеет несколько угрожающий вид. Я видела его на фотографии, которую мне предоставил Борис.

– В офисе полно работы.

– Сегодня же суббота, – добавляет Фед. Просовывает покрасневшие от холода руки в карман и, уткнувшись в пол, добавляет: – если это из-за меня, то я…

Что он? Уйдет?

– Не выдумывай. У меня бизнес, а это труд двадцать четыре на семь. Со временем ты привыкнешь.

– Мы хотели посмотреть вместе Тачки, – напоминает Данил. Он совсем не такой общительный и пробивной, как Никита. Данька открывается неохотнее и присматривается намного более тщательно, осторожничая и соизмеряя каждый свой шаг навстречу. Но именно против его детского обаяния я безоружна совсем.

– И обязательно посмотрим. Только позже, угу? – касаюсь его холодной щеки горячими пальцами, – беги в дом, ты совсем замерз.

Я пропускаю его вперед, протискиваюсь мимо, кажется, не дышащего вовсе Феда и, чуть пройдясь по подъездной дорожке, ныряю в заботливо прогретый охраной салон машины.

В больнице меня уже ждут. Это перестраховка, необходимость которой я не могу игнорировать. Конечно, гинеколог, мягко сказать, не в восторге от моего рассказа. Но на то он и профессионал, чтобы этого не показать так уж явно. Заглядываю и к Вакуленко. Обычно разговорчивый, он помалкивает весь осмотр, ограничиваясь лишь необходимым набором вопросов.

– Все хорошо, Дина Владимировна.

– Можно просто Дина.

– Мы теперь с вами не посторонние люди, да? – Алексей Михайлович отбрасывает ручку и криво улыбается. И дураку понятно, что он не в восторге от моих отношений с Федом.

– Полагаю, это зависит от того, насколько вы не посторонние с вашим сыном.

Вакуленко-старший так знакомо стискивает челюсти, так знакомо хмурится и проводит ладонью ото лба к макушке, что у меня запинается сердце.

– Значит, это вы ему помогли восстановиться в университете? А я все гадал.

– Понимаю. Я тоже гадала, почему вы не сделали этого сами. И почему он вообще отчислился.

– Вам дословно? – хмыкает Вакуленко.

– Можно в общих чертах, – пожимаю плечами я.

– Федя сказал, что вынужден работать, дабы прокормить семью. Семью… ага, как же. Пацанов, которых эта его… непонятно от кого нагуляла. Вот как чувствовал я, что добром это не кончится! А теперь еще вы…

– Тоже не очень-то подходящая для него спутница?

– А он сам как считает?

Шах и мат. Вакуленко не дурак, сумел соединить концы с концами.

– Спросите у него. Ах да… Я забыла. Вы же не общаетесь. – Я тоже могу быть стервой. – Может, тогда хоть у меня спросите, как он? Нет? – сгребаю сумочку и шагаю от стола прочь.

– И… как же? – звучит за спиной приглушенный сомнением голос.

Я останавливаюсь. Не могу объяснить, почему мне кажется таким важным помирить Феда с отцом. Может быть, я надеюсь, что так, по капельке, и в его душу вернется мир?

– Он усыновил мальчиков. Вы знали?

– Нет.

– Они отличные ребята. Данил и Никита. А Фед самый лучший отец из всех, с кем мне доводилось сталкиваться. Поскольку это во многом и ваша заслуга тоже…

– Я ничего не сделал! – перебивает меня Вакуленко.

– Вы сделали больше, чем думаете, став для Феда ролевой моделью или, если хотите, примером. С кого бы еще восемнадцатилетний мальчик мог его взять?

Алексей Михайлович прячет лицо в широкой ладони хирурга, загрубевшей от септиков и постоянных моек. Его массивные плечи опускаются вниз, а сам он будто становится меньше.