Тициан. Любовь небесная – земная

Особенно приятно Тициану было приступить к фреске «Чудо с младенцем». Перед отъездом Виоланта сказала, что она беременна, добавив, что три недели, конечно, слишком малый срок, чтобы знать наверняка. Но теперь, сказала она, ей понятно, о чем говорят женщины, утверждая, что всегда могут сказать, в какой день близости с любимым они забеременели. Тициан мечтал о младенце, об их с Виолантой ребенке. Это главное чудо, которое может подарить им святой Антоний! Дни Тициана проходили однообразно, спокойно. Иногда он ходил в Университет, подружился с профессором Фракасторо, они виделись часто и беседовали, Тициан начал писать портрет ученого. Однажды, увлеченный эскизом портрета, он услышал:

– Привет славному венецианцу от скитальца! Как только я приехал в Падую, мне похвастались, что здесь сейчас работает лучший художник Венеции! Я их спрашиваю – и кто же это, лучший? Отведите меня к нему немедленно!

Перед Тицианом стоял похудевший, подурневший, но по-прежнему нарядный и веселый Лоренцо Лотто. Художник обрадовался так, будто увидел родного человека. Они обнялись. Потом Тициан повел друга обедать в трапезную монастыря и попросил бутылку вина для себя из подвала Скуолы. Они отправились в рощу на берегу Бренты. Был сухой и теплый день конца октября.

Тициан рассказал Лоренцо про фрески Подворья, про свои сомнения насчет большой картины для палаццо Дукале. Ему нравилось разговаривать с Лоренцо, в его ответах и вопросах, Тициан чувствовал, не было ни зависти, ни ревности, только искренний интерес. А Тициан так соскучился по разговорам о ремесле и картинах.

– Расскажи о себе, Лоренцо, – попросил он, с удовольствием растянувшись на траве. – Последний раз слышал о тебе, когда Дзордзи поехал в Азоло навестить тебя и еще своего друга.

– Джулио Камилло Дельминио.

– Вы работали вместе, втроем?

– Ну, – протянул Лотто неопределенно, – какое-то время да. И еще один заказ я сделал для церкви в Азоло. Катерина Венета оплатила, щедрая королева.

– Ну да, ты же из-за этого и ушел тогда от Джамбеллино.

– Зато ты, Тициан, сразу стал его правой рукой. Я знал, что так будет.

– И правда, получается, что это все благодаря тебе. Но как было у тебя с этим Камилло?

Лоренцо усмехнулся грустно:

– Он странный тип. Однажды мы поругались, просто устали друг от друга. Дзордзи не было с нами, мы с Камилло всю зиму работали рядом, затем всю весну. Там замок мрачный и холодный, я устал. В общем, с тех пор как я ушел от Джамбеллино, решился уйти, я понял, что никогда не надо бояться начинать все сначала.

– Да, – оживился Тициан, ему было приятно поговорить о мастере. – Помнишь, Джамбеллино всегда говорил, что надо идти вперед и меняться.

– Именно так, – Лотто замолчал надолго, оживление его вдруг угасло. Потом сказал грустно: – Но еще он говорил, что у каждого есть свой потолок, выше которого он прыгнуть не может.

– Что-то не помню такого, мне он, наоборот, твердил, что наши возможности безграничны.

– Да? А меня Джамбеллино учил, что у каждого есть предел возможностей, за который человек выйти не сможет, будет прыгать, как привязанная мартышка. И что иногда надо понять вовремя, где твоя подлинная судьба, а не гнаться за недосягаемой целью, к которой тебя толкает гордыня.

Тициан услышал горечь в словах друга. Он заметил, что его приятель пьет вино жадно, будто не ради удовольствия, а чтобы справиться с душевной болью.

– Что у вас случилось с Камилло? – осторожно спросил Тициан. Ему почему-то стало жалко Лоренцо. – Ты ведь сильный художник.

– Да! – выдохнул тот и хлебнул из бутылки. – Камилло иногда давал мне такие задания, которые я не мог выполнить, – признался он. – То ли время не пришло, не знаю. Его идеи часто пугают, не понимаешь, не от лукавого ли то, чем он бредит. Магия какая-то, – вздохнул Лоренцо. – Еще мне, как ни странно, тяжело работать рядом с Джорджоне. Он очень отличается от нас и от всего, чему учил Джамбеллино.

– Я понимаю, о чем ты говоришь. Сам проработал с ним больше чем полгода в его мастерской.

– Правда? Ты тоже работал с ним? – Голос Лотто дрогнул. – Не знаю, может, тебе удается работать рядом с Дзордзи, а я не могу. Становится страшно: каждый день я вижу, чувствую свое несовершенство! Это ужасно! Он даже эскизы не делает, берет кисть и начинает писать прямо по холсту. Ты видел когда-нибудь, как он пишет свои картины?!

– Нет, – признался Тициан, подумав. – Видел сами картины, но ни разу – как он над ними работает. А для фресок у него были эскизы, я точно знаю.

– Для фресок? Может быть. Но каким образом возникают его картины – мне непонятно. Ладно, больше не хочу говорить о Джорджоне, стараюсь меньше думать о нем. В общем, когда я ушел из этого Верхнего замка, не так уж плохо у меня все сложилось. Повторяю: когда перестаешь бояться что-то менять, сразу становится интересно жить. В Тревизо доминиканцы заказали мне две фрески, и я неплохо заработал. Еще у них там епископ де Росси, очень ему понравились мои фрески.

– Что же ты ушел от епископа этого? – поинтересовался Тициан осторожно.