– Как ты можешь сейчас думать об этом, Пьетро! – возмутился Дзордзи. – И кто тебе сказал, что смерть Катерины связана с политикой? Как они могли узнать о ее планах? Кому еще, кроме тебя и меня, Катерина могла сказать, что к ней приезжал младший сын султана Джема?
– Да тихо ты! – Бембо подскочил к художнику и зашептал ему в ухо. – Не говори про это, а лучше даже не думай! Не кликай беду на себя и на меня тоже, Дзордзи. Да, скажу тебе по секрету – был донос… Я не знаю, кто предал Катерину, но это не я! Клянусь тебе всем святым! Я даже догадываюсь, кто это может быть, кто эта гадина… Я предупреждал Катерину, между прочим. В Совете узнали про письма принца Саида, это правда. Но лучше всего тебе сделать вид, что ты ни-ког-да не слышал имени принца. Ни-ког-да. И вот, – продолжал Пьетро Бембо громким голосом, отойдя к окну, – мне предложили должность кардинала в Ватикане. Буду служить Серениссиме, налаживать хорошие отношения с папой Юлием. Смогу наконец быть полезным нашей Республике. О, как же это получилось, что чума проклятая, – нет, какая-то неясная болезнь отправила на небеса нашу Катерину Венету, преданную и прекрасную дочь Серениссимы?!
– Ненадолго, – Виоланта снова поцеловала Тициана.
– Ты сладкая, такая добрая, ты нужна мне каждый миг.
– Знаю. Ты тоже теперь сладкий.
– Просто в моей бороде мед.
– Всего две недели, а может быть, я быстрее успею, – Виоланта окунула палец в мед, стоящий на столике около кровати, облизала палец и провела по плечу Тициана. – Вот сейчас осы слетятся… и-и-и покусают, потому что им тоже нравится такой сладкий великан.
Виоланте надо было вернуться в Виченцу, чтобы помочь выехать оттуда родителям и братьям. Они с Тицианом решили, что устроят ее родных здесь. И поженятся тоже в Падуе, чтобы вернуться в Венецию, когда закончится карантин. К родителям Тициана они поедут позже, когда прекратится война.
Меркурий
«Безумие есть источник подвигов всех героев».
Errare humanum est, ignoshere divinum.
«Ошибки свойственны человеку, прощение – божеству».
В мастерской Джорджоне сделал подобие алтаря перед «Венерой» и зажигал свечи, взывая к Маддалене. Ночью он тоскливо музицировал перед открытым окном. Художник никого не хотел видеть – ни друзей, ни поклонников. После похорон Катерины Венеты он впал в горестное оцепенение.
Той ночью шел сильный ливень, ледяной ветер задувал струи дождя в окно, капли попадали на лицо Дзордзи, но он не закрывал окно. То пел тихонько печальную песню, то замолкал и молился. Послышалось тихое движение у двери и жалобный звук, похожий на поскуливание щенка. Дзордзи встал, положил лютню на кровать и пошел к двери, решив, что, кого бы ни послал Господь в такую жуткую ночь, – это вестник. В небольшом пространстве между дверью и залом стояла, согнувшись, пожилая женщина с длинными обвисшими от воды волосами, в грязной юбке. Это вымокшее, исхудавшее существо протягивало синюшные руки к художнику, кашляло, не в силах вымолвить внятную фразу. Джорджоне подхватил несчастную на руки и понес на свою кровать.
– Сейчас, сейчас, моя Мадди, я так счастлив, что ты пришла, я все сделаю! Прости, прости, что я все время призывал тебя – знаю, ты слышала меня. Я люблю тебя, моя дорогая. Моя красавица.
Дзордзи укутал Маддалену покрывалами и закричал истошно, призывая слуг. Они давно спали под шум дождя. Дзордзи крикнул громче:
– На помощь! Помогите! – не дождавшись никого, он побежал в ту часть дворца, где жили слуги.
– Синьора… Маддалена… больна, ей нужна помощь, – воззвал он к сторожу и кухарке, те спросонья тупо таращились.
– А если чума? – спросил сторож и посмотрел на жену, потом на спящих детей. – Как вы думаете, синьор, если она чумная? Пусть тогда ее отвезут…
– Ни-ку-да ее не отвезут! Она останется со мной, я вылечу ее, – Джорджоне разговаривал спокойно и бодро. – Мне нужна горячая вода, чтобы помыть и согреть ее.
– Но я не пойду туда, синьор! У меня ведь дети, пожалейте нас! – взмолился сторож.
– Так. Сделай мне таз горячей воды. А вот ты, – указал Джорджоне на кухарку, – быстро сделай болтушку из муки, жидкую. Еще яиц свари, штук пять. Потом принеси уксус, сам буду ухаживать. И еще… мне нужно тряпок побольше! А ладно, у меня есть тряпки. Все, это все! Оставьте все перед дверью! И еще – ты, – он ткнул в грудь сторожа, – принеси дров, много дров, туда же, в коридор. И никому ни слова. Она будет здесь! Со мной! – крикнул он и убежал.