— Что скажу им — Оле и Люде?Слез своих сестры никак не осушат.Нет им покоя и больше не будет!Нет утешенья женщине этой,Вижу ее со слезами во взоре,Как всескорбящую матерь поэтов,Всех матерей безутешное горе.Помню его я с первого шага —С дней революции в Кутаиси.Той же решимостью, той же отвагойВ зрелые годы полнились мысли.Он не в долгу пред своею страною,В битвах поэзии первый воитель.Там, на вершинах, над крутизноюСлед богатырский остался в граните.Снежный февраль на московском просторе.Вьюга ночная пути заметает.Где-то сверкают Кавказские горы,В ту же мелодию ветер вплетают.Так светлячки из стихов Церетели,Так паруса облаков над горамиВ строки его навсегда прилетели,Так водопады стали стихами.Сестры и мать его, горько и немо,Плачут над вечной землею Багдада.Здесь он увидел высокое небоИ сохранил эти выси во взгляде.Пел Революцию, Красную Пресню,И со стихом его, гордым, могучим,Перекликались древнею песнейНаши — грузинские — горные кручи.Здесь, под багдадскими небесами,Бронзовый мальчик встанет навечно.Так я сказал его плачущей маме.Так я и нашей печали отвечу.2 апреля 1937 Дербент
По небу мечется звезда денницы,С глаз матери исчезнув на рассвете.Родные ждут возврата баловницы,Ворота всех небес раскрыв планете.Лес тянется, река в дыму тумана,День еле отличим от тьмы полночной.И скалы выросли, как великаны,Подернутые пеленой молочной.Охотник притаился — ждет оленя.Дрожь на заре пронизывает тело.Но рядом нет тебя, ты в отдаленьи, —А будь ты здесь, как все бы закипело!Кто эти строки, собственно, выводит?Здесь твой поэт бродил обыкновенно.Он и сейчас еще здесь часто бродит,Но без тебя все потеряло цену.Август 1937