Тюдоры. От Генриха VIII до Елизаветы I

Впрочем, не обходилось и без вестей о войне. В начале 1572 года нидерландский народ восстал против своих испанских господ и войск герцога Альбы; во главе сопротивления встал принц Вильгельм Оранский, адмирал которого Виллем II де ла Марк ранее укрывался в Англии среди своих собратьев по религии. Весной 1572 года адмирал отплыл из Дувра с небольшой флотилией и захватил город Брилле, расположенный в устье реки Маас[77]. Другие порты Зеландии, Голландии и Утрехта тоже восстали, изгнав испанские гарнизоны. Нидерландских моряков прозвали «морскими гёзами (нищими)», поскольку в те времена пиратство и патриотизм нередко сливались в одно целое. Тем временем, пока французы, воодушевленные выступлением против Испании, захватили графство Эно, принц Оранский сам собрал армию в Германии.

Европейские протестанты со своими французскими союзниками одерживали одну победу за другой над армией католиков Филиппа Испанского, порождая все большее воодушевление среди лондонцев. Именно такого развития событий ждали английские сторонники Реформации; собранное по церквям подаяние вскоре обратили в ружья и порох, а многочисленные добровольцы пересекали Северное море, чтобы принять участие в войне. Парламент, равно как и многие епископы, призывал Елизавету принять участие в конфликте, объявив войну испанской власти в Соединенных провинциях. Она могла бы нанести удар не только во имя Англии, но и во имя Бога.

Тем не менее Елизавета оставалась в нерешительности. Ей не нравилось, что народ Соединенных провинций восстал против своего законного правителя, и у нее не было причин приветствовать замену испанских сил французскими. Ее политика, как всегда, оставалась осторожной и основанной на компромиссе. Если бы герцогу Альбе удалось победить или хотя бы избежать поражения, она бы позволила противникам продолжать сражение; это вполне соответствовало ее политике стравливания своих врагов. Как писал лорд Берли в наставлениях королеве, «оставьте обе стороны в покое на какое-то время». Однако если бы французы начали захватывать все побережье и рубежи под предлогом союза с нидерландцами, то Елизавета стала бы помогать Филиппу «в защите его наследия» и даже присоединилась бы к нему с тем условием, что он вернет своим подданным свободу религиозного самоопределения и «избавит их от страха перед инквизицией». Этой политики она и придерживалась. Находившийся при английском дворе посол Испании сообщал даже, что королева готова взять Флиссинген под предлогом помощи Вильгельму Оранскому, а потом возвратить его Испании.

Намеренная неопределенность елизаветинской политики пришлась не по вкусу сторонникам радикального протестантизма, но она стала отражением прагматизма, привнесенного во все государственные дела. Поэтому королева, возможно, не с таким уж неудовольствием получала новости о победах герцога Альбы над мятежниками; французы стали беспорядочно отступать, и перед Карлом IX открылась не самая приятная перспектива войны с Испанией без союзников.

В таких непростых обстоятельствах удачный союз французских католиков с протестантами Соединенных провинций не мог продлиться долго. Когда на французского вождя гугенотов Гаспара де Колиньи было совершено покушение, королева-регент Екатерина Медичи стала бояться мести его сторонников. Поэтому в качестве предупредительной меры она приказала уничтожить всех предводителей гугенотов, в том числе и самого Колиньи, которого выбросили из окна его дома. К несчастью, кровопролитие оказалось заразительным, и тогда же, в ночь на 24 августа 1572 года, накануне Дня святого Варфоломея, парижские толпы стали убивать всех гугенотов, которых только смогли найти. Они верили, что разят врагов Господа; среди всеобщего безумия сосед восстал на соседа, гугенотов закалывали, вешали, избивали до смерти. Говорили даже, что некоторые парижане душили младенцев в колыбелях. Тела сваливали на повозки и отвозили к Сене; в ту ночь река разлилась и, как говорили католики, по милости Господней могла лучше смыть следы ереси. Символом святого Варфоломея был нож, напоминавший о его мученической смерти путем сдирания кожи; в ту ночь нож торжествовал.

Кардинал Орсини сказал французскому королю, что во Франции ни один гугенот не должен остаться в живых, и, хотя этому совету нельзя было в точности последовать на практике, в Париже и провинциях погибли тысячи людей. Страну расколола куда более сильная религиозная ненависть, чем в Англии. Сама резня вошла в историю как Варфоломеевская ночь. Она подорвала авторитет католицизма гораздо больше, чем какое-либо другое событие в истории XVI века. Например, она показала английскому народу его возможную судьбу в случае прихода к власти еще одной королевы-католички. Однако в Риме торжественно звонили колокола, а процессия с участием папы Григория XIII и его кардиналов ходила из храма в храм в знак благодарности.