Тюремные записки

Участковый мне все же не поверил, но побледнел. Во всяком случае тайных обысков за три года у меня не было. А Тора, как только я был арестован, они отравили. Причем по чистой злобе — он уже жил в соседнем поселке у Виктора Лукьянова и ничем им не мешал. Позже в 1988 году, перед разгромом «Гласности» в Кратово эта мразь отравила у меня второго сенбернара, да еще участковый пришел, чтобы посмотреть, как он мучается. С тех пор, живя в России, я уже не завожу собак. Они ведь не выбирают ни страну проживания, ни обстоятельства, в которых оказываются.

Но вообще-то в Боровске, да еще после Верхнеуральска, я не чувствовал одиночества. Тома с детьми использовали все возможные случаи — в основном каникулы в детском саду, праздники, Томин отпуск, чтобы приехать в Боровск. Раз в месяц меня отпускали на три дня для поездки в Москву. Нередко приезжал кто-нибудь из диссидентов. Однажды приехал Леонард Терновский с женой. Они были вполне очевидно замечательные люди, но мы не были до этого знакомы и трудно было найти тему для разговора. Около полугода прожил у меня Дима Орлов — старший сын Юрия Федоровича. Дима был напряженно, нервно религиозен и ему не нравилась книга, которую я тогда писал — о близости коммунистов и уголовников (особенно в ЦК), о тюремных наколках, пословицах, поговорках, фене. С Шаламовым мне не удалось посоветоваться — я не понимал его бессвязную речь, Сиротинская в ЦГАЛИ меня обманула, когда я попытался посмотреть его «очерки уголовного мира», сказав, что архив находится на спецхранении и к нему нужен допуск секретности (на самом деле он не был описан), но у меня были несколько собранных в лагерях и тюрьмах воровских тетрадей с песнями, да и вообще, тогда многое помнил в деталях. Но Дима считал, что всего этого людям не нужно знать, что любая книга об этом — распространение зла в мире.

Очень странным был приход в гости до этого незнакомого мне Пинхоса Абрамовича Подрабинека. Я не помню уже, приехал он до того, как я стал редактором «Бюллетеня «В», или уже в это время. Впрочем, практического значения это не имело — в любое время я бы с большим недоумением отнесся к его предложению. Пинхос Абрамович начал мне объяснять как с помощью обычного фотоувеличителя и нескольких дополнительных линз я могу собрать установку для микропечати любых тайных сообщений, которые можно будет в таком состоянии спрятать под почтовую марку и отправить заграницу. До редактирования «Бюллетеня «В» у меня вообще не было никакой собственной тайной информации и никакого корреспондента на Западе, которому ее нужно было бы переправлять. Во время редактирования «Бюллетеня «В», что он мог предположить, будучи знаком с Асей Лащивер, информации со всей страны у меня было множество, но вся она входила в очередной номер бюллетеня, с которым и отправлялась, без всякой установки для микропечати. С моим тюремным опытом и подозрительностью предложение Подрабинека-старшего очень походило на ловушку. Было понятно, что и установка для микропечати может быть обнаружена в моем доме и марка на конверте, под которой будет это сообщение может случайно отклеиться. Вообще для меня, подобное предложение незнакомому человеку, было в лучшем случае совершенно детской, какой-то странной игрой в «сыщики-разбойники» с КГБ, в которой наивный ребенок должен неизбежно и жестко проиграть. Это было странно для пожилого тоже много повидавшего человека, у которого оба сына были в тюрьмах. Можно было предположить даже грубую ловушку, которая для меня могла закончиться обвинением в шпионаже. Ничего этого Подрабинеку говорить я не стал, по обыкновению молча его выслушал, но, конечно, никакой установки для микропечати монтировать и не подумал.

Бывали у меня, конечно, и другие гости — Таня Трусова, то сама, а дважды прислав для этого дочь — Машу, старалась, чтобы в те дни, когда это не удавалось Томе, я не оставался без супа на обед. Сам я сварил суп только раз за три года и было это как раз утром того дня, когда был арестован. Видимо, мне не следовало осваивать эту способность. Вообще же жил я тихо, писал важную для себя книгу о советском ГУЛАГе, осваивал огородные навыки и даже солил огурцы (с эстрагоном, для твердости) в бочонках. Собирал ежегодно пол подвала картошки, несколько сортов лука, чеснока, ягоды с кустов, выращенных хозяйственной предыдущей владелицей моего дома. В доме ободрал обои, снес перегородки — получился довольно светлый, нарядный, благодаря привезенным из Киева картинам и цейсовским полкам со старыми книгами с автографами Александра Блока сосновый деревенский дом. Не знаю, спасет ли красота мир, но меня она явно спасала.