Тюремные записки

О книге, которую я писал, мой участковый знать не мог, но почему-то я по-прежнему местным властям не нравился. Сперва меня пытались обвинить в уничтожении портрета Брежнева на главной площади, но я в этот день работал, было много свидетелей моей к этому непричастности и дело угасло. Более любопытной по результатам оказалась моя случайная встреча в метро Площадь Революции — в одной из моих разрешенных поездок в Москву с тем мерзким и юным начальником отряда в колонии Юдово, который надеялся, что я буду писать ему курсовые работы по истории партии. Злобен он был, по-видимому отчаянно и написал в Боровск забавный на меня донос, что я в метро встретился с какими-то иностранцами, обменялся с ними портфелями (что, конечно, подразумевало шпионские сведения), после чего они ушли разговаривая на «никому не известном языке». Но, видимо, он сам в этот день быть в Москве не должен был, а потому сдвинул на пару дней дату нашей встречи. Но это был день моего дежурства в котельной, да еще предпраздничный, а потому кроме обычных свидетелей и записи в журнале, в котельной была еще и комиссия, видевшая меня в этот день.

Клевета была очевидной, но добиться возбуждения уголовного дела я не смог, конечно.

Забавной оказалась и, как я считал, тайная моя поездка в Обнинск за продуктами — в боровских магазинах и даже на рынке не было ничего. Собак кормить было нечем. Мне самому какие-то продукты привозили из Москвы. Кто был со мной в автобусе я и смотреть не стал, но в Обнинске тут же обнаружил слежку и зайдя за угол дождался топтуна и сказал ему, что если он не отстанет или не станет незаметным, я зайду в отделение КГБ и напишу на него жалобу.

Но потом, уже без всяких оснований, осуществлявший за мной надзор (а его каждый год все эти три года продлевали) капитан милиции вдруг начал мне рассказывать, прямо меня еще не обвиняя, что как раз в тот день, когда я ездил в Москву, на улице возле Киевского вокзала была зверски убита женщина. А потом завершил свой рассказ вопросом:

— Ну почему вы не уезжаете? Ведь вам все здесь не нравится.

Я ответил — «ну почему ж — все, мне вы здесь не нравитесь».

Потом оказалось, что на такой же вопрос Толе Марченко он ответил примерно так же. Правда, была и разница в нашем к этому отношении. Я сразу же после возвращения из Верхнеуральска обнаружил в почтовом ящике письмо из Израиля с официальным приглашением всей нашей семьи (в том числе и моей теще Зое Александровне Кудричевой, которая была названа Зоей Абрамовной) срочно воссоединиться с истосковавшимися без нас в Израиле родственниками. Было ясно, что приглашает меня воссоединиться КГБ. В эти годы подлинные письма с приглашениями в Израиль советская почта никогда не доставляла. Тогда сами приглашение из Израиля стали передавать через голландское посольство, которое в условиях разорванных дипломатических отношений между СССР и Израилем, выполняло представительские функции. Но советский ОВИР начал принимать для оформления права на выезд только те приглашения, которые были в конвертах с печатями советской почты. У меня все это без всяких хлопот оказалось в почтовом ящике, но я совершенно не собирался уезжать. Я не зря много лет занимался эмигрантской литературой и знал, что эмиграция, если ты не спасаешь свою жизнь, совсем не обретение, а в лучшем случае — обмен каких-то достоинств и преимуществ на другие очень серьезные потери — языка, уклада, друзей и родных. В любом случае это жизнь, пусть в очень комфортабельном, но чужом доме, построенном не для тебя и не для твоих детей. И кроме того, мои взаимоотношения с советской властью еще далеко не были выяснены, и я был уверен, что из-за границы это делать трудно. Толя Марченко, в отличии от меня, готов был эмигрировать. Но он не соглашался врать, не хотел воссоединяться с мнимыми родственниками в Израиле, а хотел открыто, как политический эмигрант уехать во Францию или Соединенные Штаты. Но на это не были согласны те, кто нас выгонял — в первую очередь, конечно, Толю.

Но и нас с женой не оставляли в покое. Однажды, когда Тома вечером возвращаясь с работы проходила через узкую полоску сосен между нашим домом и автобусной остановкой, на нее напал сзади какой-то человек, повалил, начал душить. Но Тома не зря в молодости занималась спортом, она начала жестко от этого бандита отбиваться, а тут на шум подошли какие-то соседи, прогуливавшие собак. И нападавший убежал. Но вовремя схватки не только сбил, но и разбил у Томы очки, стеклами и бритвой, с которой он напал у нее были изранены руки. Боясь испугать мать, Тома зашла к нашей приятельнице, умылась, а потом вместе с ней вернулась, чтобы найти очки. Но кроме своих разбитых очков нашла военный билет, потерянный бандитом. Он оказался Шумским — капитаном милиции из 2-го отделения (гэбэшного, рядом с английским посольством), выпускником Высшей школы КГБ. Утром Тома пошла в милицию, с разбитыми очками, порезами на руках и военным билетом Шумского.