Тюремный дневник

В моей голове всплыли яркие моменты начала наших взаимоотношений с Полом – когда он, как мне казалось, в качестве знака элементарной вежливости и внимания посылал мне подарки на день рождения – красочные веселые открытки, маленькие милые безделушки и мягкие игрушки. Он никогда не забывал добавить в коробку еще что-нибудь для моих единомышленников – наклейки с логотипом американских оружейников, брелоки и прочую дребедень, которая хоть и захламляла офис организации, но выкинуть это добро, как я считала, было просто неуважением к проявлению внимания со стороны единомышленников по ту сторону Атлантики.

– Мария, с вами все в порядке? – аккуратно поинтересовался Кевин, видя, как мое и без того бледное, изможденное месяцами тюремного заключения лицо теряет остатки цвета. – Мне действительно очень жаль, но мы полагаем, что вы должны знать правду. Видите ли, – добавил он, – не примите за грубость, но это поразительно, как вы, умная женщина с таким добрым сердцем, за такое длительное время ваших взаимоотношений ничего не почувствовали. Как вам известно, первый обыск, еще до вас, мы провели у Пола. И когда мы прочли все изъятые у него документы, не только о политике, но и о его десятках лет финансовых мошеннических схем, в которых он совершенно хладнокровно годами забирал последние деньги даже у самых близких ему людей (кстати, судя по всему, вы тоже в их числе), мы совсем иначе представляли вас, ведь, как говорят у нас в Америке, "Girlfriend always knows" (подруга всегда в курсе – аналог русской фразы «Два сапога – пара»). Но теперь мне кажется, что вы – совершенно другой случай. Кстати, вы имеете право подать на него в суд за те деньги, которые он украл у вашей семьи, пока вы находились в тюрьме.

Когда Кевин закончил, в комнате повисла гробовая тишина. Я еще несколько минут молчала, а потом тихо ответила:

– Я не хочу ни на кого подавать в суд. Я его прощаю. Бог ему судья. Я только хочу вернуться домой, в Россию.

– Я понимаю, как это тяжело, – сказал Кевин. – Но я должен показать вам еще несколько документов, Мария.

И он протянул мне толстую пачку бумаг с электронными сообщениями Пола, где он в красках описывал наличие у него некой связи с Россией, высокопоставленных контактов, которые, по его словам, могли бы быть выгодны новой администрации Трампа. Так он, освоив мастерство продажи воздуха, продавал меня и мои несуществующие (он об этом прекрасно знал) контакты с российской властью своим несчастным инвесторам, которые теряли деньги, развесив, как говорится, уши. Я никогда не видела этих сообщений, правда, об одном из них узнала еще до ареста – из американских газет, но тогда Пол это объяснил враждебностью прессы и неизменным передергиванием. Мне хотелось верить ему, а потому я заглушила в себе остатки разума, и тема была закрыта.

Кроме сказок о политических связях, которые у меня якобы были, в части сообщений он просил наших американских друзей, с которыми я на почве общих философских взглядов, ничего не подозревая, вела долгие беседы об истории и важности мира между двумя державами, помочь мне, бедному гонимому диссиденту, деньгами. Впрочем, как несложно догадаться, об этом я тоже не знала и этих денег никогда не видела.

– Мария, думаю, мы обнаружили только часть совершенных им действий. Лишь некоторые из этих людей обратились к нам за помощью, но, полагаю, масштаб был намного больше, – продолжил Кевин, когда я закончила читать. – Я понимаю вашу боль, но, повторюсь, мы посчитали, что вы имеете право знать правду.

– Спасибо, Кевин, – тихо сказала я. – Как говорят у нас в России, лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Такие уж мы, русские.

– Полагаю, что на сегодня достаточно, – Кевин встал. За ним поднялась я и послушно пошла в угол для надевания наручников и кандалов.

Уже через несколько минут я была в своей камере. Железная тяжелая дверь одиночки снова закрылась, но я, пожалуй, в тот день была этому рада, видеть людей у меня больше не было ни малейшего желания. Именно в тот день из открытого жизнерадостного экстраверта-идеалиста я превратилась в закрытого молчаливого социопата. Как говорит один мой мудрый товарищ, «все к лучшему, если мы растем».

* * *

На следующий день я попросила Боба запретить наше общение с Полом под предлогом того, что это может повредить ходу моего дела. Он мою просьбу выполнил. Комментарии здесь были излишни. Пол продолжил добиваться разговора со мной, писал мне десятки писем в неделю, звонил моим родителям и сестре. Мои родственники с ним разговаривали, я не могла сказать им правды, и они так и не знали, кем был этот человек, до того самого момента, пока я не прилетела домой в Россию.

* * *