Тюремный дневник

Вот я медленно бреду по глубокому снегу к дому, где живут мои бабушка с дедушкой. Открываю калитку, иду по узенькой дорожке, поднимаюсь по скрипучим ступенькам на крыльцо. Там, в уголке, есть желтый, собранный из тонких прутиков веник, им положено обмести валенки перед входом внутрь. Я вхожу, щеки вспыхивают от внезапного тепла, чувствуется вкусный запах печеного мяса с картофелем, которое бабушка всегда готовит в духовке к новогоднему ужину.

– Маша! – бежит мне навстречу, громко топая ножками, моя маленькая сестренка Мариночка. – Давай скорей раздевайся! – прыгает она вокруг меня. – Мама ругается, пора за стол. Все собрались. Ты чего так долго?

– Иду я, иду, – отвечаю я, быстро снимаю шубенку и шапку-ушанку, стягиваю валеночки и бегу за сестрой в зал, к столу.

Все уже в сборе, ждут только меня, рассевшись вокруг праздничного стола. Запах мандаринов дополняет аромат разнообразных новогодних блюд. В углу просторной комнаты моргает разноцветными огоньками гирлянда на размашистой пушистой елке. Телевизор тихо поет знаменитую песню из советского кинофильма «Иван Васильевич меняет профессию»:

Звенит январская вьюга, и ливни хлещут упруго,
И звезды мчатся по кругу, и шумят города

[19].

Дедушка переключает канал – за пять минут до боя курантов мы все внимательно слушаем поздравление президента нашей страны. И вот уже бьют часы на Спасской башне Кремля. «Пора загадывать желание», – думаю я. Много времени мне не нужно, каждый Новый год у меня только одна мечта…

– Хэппи Нью Йеар! – раздался голос надзирателя в громкоговорителе, и я, вздрогнув, вновь оказываюсь в бетонной одиночной камере номер 2Е 5 Александрийской тюрьмы.

«… Пусть все в моей семье будут здоровы, – прошептала я и, подтянув к себе замерзшие коленки, обхватила руками пятки. – Господи, больше мне ничего не нужно».

Контракт

– Бутина, на выход! – приказал надзиратель, немного приоткрыв мою дверь.

От звука человеческого голоса в моей одиночной камере впервые за 33 дня я подпрыгнула. Нацепила кеды и вышла за охранником. Он проводил меня в классную комнату за углом отделения. Там, за школьной партой, в одиночестве сидела рыжеволосая мисс Спэрроу:

– Садитесь, Бутина, – она кивком указала мне на стул напротив.

Я осторожно присела на краешек, внимательно разглядывая ее лицо и пытаясь понять, чего ждать на этот раз.

– Мы рассмотрели жалобу ваших адвокатов о переводе вас на общий режим. Допустим, мы готовы ее удовлетворить, но есть одно условие.

Я молчала.

– Мы назначим вам испытательный срок в три месяца и посмотрим на ваше поведение. Но для этого вам понадобится подписать с нами контракт, – и она протянула мне листок бумаги.

В документе было несколько пунктов – условий, которые я должна была соблюдать во время моего испытательного срока, и место для двух подписей внизу – моей и тюремной администрации. В частности, мне запрещалось предпринимать любые попытки связаться с журналистами, я обязана была никому из заключенных не рассказывать о том, за что я в тюрьме, впрочем, и разговаривать с заключенными на любые темы мне было тоже запрещено. Любая попытка нарушения этих правил автоматически означала возвращение в одиночку на неопределенный срок.

– Извините, – внимательно прочитав документ, сказала я. – Насколько мне известно, может быть, я, конечно, ошибаюсь, но в Америке у каждого человека есть право разговаривать с другими людьми. Это еще называется, кажется, «свобода слова» и закреплено первой поправкой Конституции США. Этот документ фактически означает, что я отказываюсь от этого права. Верно?

Мисс Спэрроу побагровела так, что обычно белоснежная кожа ее лица слилась по цвету с ярко-рыжими волосами:

– Умничаем, Бутина?! – вскипела она. – Тогда, наверное, тебе нужно еще время на сегрегации, подумать о своем поведении, да?

– Нет-нет, мисс Спэрроу. Это так, мысли вслух. Знаете ли, за месяц одиночки прорвало. Давайте ваш документ. Только можно мне копию, пожалуйста. А то у меня адвокаты строгие. Требуют, чтобы я им все документы показывала, которые подписываю. Отвратительные ребята, знаете ль, – пожала плечами я. – Тогда я его обязательно подпишу.

Я, конечно, лукавила. Мне нужен был этот документ. Кровь из носу был нужен, чтобы, когда все закончится, показать его миру. Чтобы все-все видели, как людей шантажируют, запугивают месяцами в одиночных камерах, лишая их права даже просто разговаривать друг с другом, что уж говорить про общение с прессой. «Интересно, – думала я, – что скажут знаменитые американские правозащитники, тщательно, за щедрую плату Госдепартамента выискивающие даже самые ничтожные нарушения в российской системе правосудия. Ибо сказано в Евангелии от Луки: «Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего».

– Мы подумаем, – резко сказала она. – Заберите ее обратно! – крикнула она надзирателю.

Еще через неделю меня снова привели в школьный класс. Мисс Спэрроу сообщила мне, что я получу копию документа для адвокатов.