Тюрьма

Вешалки на колесах, с себя — на крюки — и в дверь. Старые бани: цветные изразцы, простор, лепной потолок…

— Кому стричь — заходи! — Еще одна дверь — парикмахерская!

Голые, волосатые, в наколках — да тут живопись…

— Держи ножницы — ну!

Тот же, он и без штанов самый грязный, отгрыз теми же ножницами когти на копытах. Нет, мне не надо, мне уже ничего не надо!

— Расписывайся!..

Белый халат, бумаги на лавке: матрас — подпись, подушка — подпись, матрасовка — подпись, наволочка — подпись, полотенце — подпись, кружка — подпись, ложка под…

— Давай, давай — в баню! Бери мыло…

Обмылки на лавке. По одному в черную дверь…

— Вода холодная, командир! Давай горячую!.. Дверь сзади загремела, закрыли; холодно, сыро…

— Давай горячую!!

Пустили горячую — пар, ничего не видно, льет сверху — душ! Много сосков, а не подойдешь, нас в три раза больше. Кипяток. Пар гуще, обжигает, разрисованные тела, как тени в преисподней, гвалт, крики… Там лучше было, под ивами, в лунном свете, — мелькает у него, — похоже?..

Что-то мне лихо… — думает он, голова плывет, дурно, где тут окно, надо подойти к стене, губами, зубами, воздух из окна — вниз… Нет окна. Тогда на пол… Ложусь или падаю?..— думает он. На полу прохладней, можно вытянуть ноги… кто-то наступил..

— Эй! Командир!

Долбят дверь…

— Тут один сомлел!.. Открывай! Помрет!..

Долбят, долбят дверь… Вода и он чувствует, всплывает… Несут, что ли?..— успевает подумать он. И удивляется: какой яркий свет…

— Вроде, крякнул…— слышит он.

И свет ущел.

 

5

 

Пожалуй, это первая, реальная странность, все было до сего вполне обычно, рутинно, как у всех, а тут… Что тут? Вот и следует разгадать раньше, чем оно сыграет, а им надо, чтоб сыграло раньше, чем я соображу. А может, мнительность, как в анекдоте про зайца, который думал, что вся охота против него? И мнительность, несомненно, берется в расчет… Кем берется — ими или им? Они вместе… Попробую логику, хотя логики может не быть… Я был все время в толпе, со всеми, а сейчас выдернули, отделили — зачем? Что было после отстойника? Добили ночь в этой жуткой камере, никто не спал; флюорография, завтрак — «могила», сказал Крючков, а мне понравилась, люблю уху, хоть и такую — горячая и пахнет рыбой: «могила», потому как одни кости. Нет, не Крючков сказал, Крючков не вернулся после флюорографии, значит удалось, закосил — белый хлеб, молоко. Ну и ладно, мне с ним стало тяжело, очень активен, а я не мог не глядеть на его руку, ребром которой он… Будет уходить, протянет, надо пожать… Исчез навсегда.

Значит, завтрак и баня. И баня была хорошей, согрелся после ночи на железе, правда, трудновато без очков, ничего не видать в пару, пекло — чистый ад; хорошо, Лёха помог, водил за руку, как слепца — эх, Лёха, Лёха! — где он теперь?.. Да, еще тот интеллигент, когда вели из бани — они навстречу, что с ним стало! Белый, глаза запали — что он пробурчал? «Плюсквам… А! Мое слово — запомнил! Может, вытянет?.. И вот после бани…

Решетка поперек коридора, подогнали вплотную, сопят, запарились — с мешками, матрасами… И тут меня вытаскивают — меня и еще двух, остальных в какую-то дверь. Лёха, милый Лёха! как он пролез через решетку…

— У него моя шапка осталась…— говорит вертухаю.

— Давай быстрей!

А он шепчет:

— Парочку сигарет, сунут в общак, чтоб сразу не просить, Крючков сказал — нельзя, особенно сразу…

— Конечно, милый,— достаю пачку, одна неразломанная.

— Всю мне? — смотрит большими глазами.

— Тебе, тебе, Митя.

— Я не Митя, Лёша…

— Бери, бери, не пропадай.

— Счастливо вам…

Полез за решетку и вместе с толпой исчез. Навсегда.

И вот мы втроем, в боксе. Ондатра — сухой закон и длинный — Разбой. Почему нас троих? Тусклая лампочка, скамья — кое-как уселись, матрасы, мешки на коленях.

— Выходит, нас вместе, — говорю.

Разбой поворачивается, в глазах тоска. Если уж у него тоска!.. Впрочем, как не понять — только неделю погулял!

— Тебе со мной никак — у меня шестая ходка, особняк.

Поворачиваюсь к Ондатре:

— А у тебя вторая?

Кивает, молчит… Вон оно что! К ним приравняли…

— У меня такая статья,— говорю,— могут и на особняк.

Разбой блеснул глазами, скривил губы с брезгливостью:

— Какая там у тебя статья, не мели…

Сидим, курим. Полчаса, час?.. Душновато в боксе и пить охота — после «могилы», после бани. Господи, думаю, что ж я все о них, о нем, разве они, он хоть что-то решают, разве и он не всего лишь инструмент в руке Того, Кем все это движется и мы живы, и разве хоть что-то может со мной произойти без воли Того, Кто… Господи, прости, помоги моему неверию!..

Дверь открывается…

— Выходи!

Коренастый, рыжий — старшина. Рядом дверь —и лестница: светлая, чистая, как в доходном доме; сетка между пролетами, каменные ступени — стерты! Рыжий впереди, бренчит ключами по железным перилам — Вергилий!

Второй этаж, третий… Открывает ключом дверь, кивает Ондатре, пропускает вперед, оборачивается к нам:

— Чтоб тихо, молчать!

Ушел.

— Тебя как зовут? — спрашиваю Разбоя.

— Володя.

— Ты меня поддержи, Володя, если что…

— Да я ж тебе говорю, тебя никогда со мной…

— Я что сказал?..— Рыжий на площадке.— Еще замечу!..