Тюрьма мертвых

Снова кто-то ошибся номером, меня это не волновало. Я смотрел на серый бетон, на валявшийся неподалеку кусок кровати, на торчащий из-под нее рукав. Пиджак – они не забрали его, конечно, им не до этого было, ведь куда важнее навалять мне.

Я потянул за ткань и вытащил из-под кровати то, что недавно со злостью туда запулил. Это был пиджак с двумя широкими карманами по бокам и небольшим нагрудным. Я ничего не смыслил в шерсти и моде костюмов, так как последний раз надевал что-то подобное на выпускном в училище.

От моего прерывистого дыхания кровь разлеталась брызгами, пачкая пиджак. Еще раз пошарив по карманам, я вытащил носовой платок, карандаш и пухлый блокнот в кожаном переплете размером с пачку сигарет. Приложив платок к «прохудившемуся» носу, я открыл блокнот. Желтые страницы были плотно исписаны латинскими буквами, педантично выведенными под один размер. Стояли они равноудаленно друг от друга и имели практически идеальные линии и изгибы; иногда возле них встречались цифры.

Понять что-либо из написанного было нереально, как ни старайся.

«А это я уже где-то видел», – я копался в памяти гудевшей от боли головы, и тут перед глазами возникла дверь. Обратная сторона полотна, та, что встречает выходивших из тюрьмы. Текст был один в один, но он по-прежнему ничего не значил. Я попытался найти расшифровку, листая дальше, но ничего.

Я захлопнул блокнот, засунув его в задний карман штанов, а затем завалился на бок.

Через какое-то время в коридоре снова раздался звонок. На том конце провода был кто-то очень настойчивый, так как звонили минут пять. Я не обращал внимания; было слишком много того, о чем нужно подумать. Тело лихорадило, как стиральную машину на легком отжиме, голова раскалилась так, что на ней можно было приготовить глазунью. Меня тошнило, я чувствовал, что сердце бьется как-то странно, становилось тяжело дышать.

«Так вот как все закончится? Прямо тут? Никаких седых волос, пенсии в три копейки, детей, внуков по субботам? Мы, конечно, не планировали детей прямо сейчас, но мне всегда казалось, что этот «счастливый день» не за горами. Вот встану на ноги, купим двушку, буду ездить на новенькой Kia, и тогда… Зачем я такой Алине? Уже лет пять, как дурак, скитаюсь по всем этим стройкам, гаражам, тюрьмам. Вечное «скоро все наладится», «кажется, у меня наклевывается хороший заказ», «ну и ладно, подумаешь, как будто раньше не справлялись».

От всех этих мыслей становилось только хуже. Я и сам не заметил, как меня вырубило. Но поспать мне не удалось, в коридоре снова зазвонил проклятый телефон.

– Алло, – раздался незнакомый мне голос.

Я открыл глаза. В этой беспощадной тишине сложно не услышать даже собственное дыхание, не то что чьи-то шаги. Если кто-то ходил на цыпочках, но я готов поклясться, что никто не приближался к аппарату. Откуда тогда взялось это «алло»?

– Да, седьмая камера, хо-ро-шо. – Мне показалось, что говорил ребенок. Уж больно тонкий был голосок, но это невозможно.

Кряхтя от боли, как старый дед, я сменил горизонтальное положение на сидячее и попытался встать. Стены вдруг поплыли, смешались в однородную серую массу без граней; я протер глаза, но ничего не изменилось. Послышался звук открывающегося замка, я снова посмотрел в сторону выхода, картинка восстановилась, мир имел очертания, и кто-то открыл калитку. Собравшись с силами и превозмогая дикую боль, я все-таки встал на ноги и сделал первый шаг в сторону выхода. Все вокруг задергалось, затряслось.

«Что, что такое?»

Потолок, стены, пол замигали, они то обесцвечивались, то снова обретали свои депрессивные краски, то становились кислотно-яркими.

Кажется, я сходил с ума. В коридоре повесили трубку. Я посмотрел в сторону решетки, она была так далеко, словно камеру вытянули метров на пятьдесят.

Прямо за открытой дверью кто-то стоял, черный силуэт, напоминающий человеческую тень. Он смотрел на меня, молча призывал к себе, и я, завороженный, двинулся в его сторону.

Ноги не слушались, в ботинки словно налили бетон, с каждым шагом становилось все тяжелее их поднимать, но одновременно с этим становилось легче самому. Чем ближе я был к выходу, тем лучше чувствовал себя. Между мной и силуэтом возник барьер, магнитное поле или что-то в этом роде, что затрудняло мои движения, не хотело пускать. Я двигался, как при замедленной съемке, разрывая невидимые ремни, тянущие обратно к боли. Короткий шаг, и тело уже не трясет. Еще один, и я больше не чувствую отбитые почки.

– А-а-а-а-р, – рычал я зверем, будто сопротивляясь силе призрачного охотника, стянувшего на моей шее аркан, не пускающего меня вперед, на волю, туда, где мне наконец станет хорошо.

Я преодолел первый барьер, и теперь меня сдувало ветром. Он не был холодным, как во время грозы, горячим, как песчаная буря, – просто ветер, который сдул бы меня, как зонтик, если бы не бетонные ноги.

Оставалась половина пути. Боль отступила окончательно, тело стало легким и бесчувственным, как перо, я уже не шел, а плыл по воздуху. Вместе с болью исчезла тревога, пропала злость. Когда я достиг порога, то почувствовал себя вытряхнутым ковром.