Тюрьмы и наказания: Инквизиция, тюрьмы, телесные наказания, казни

В первый день мы встали в очередь в уборную и, когда вышли оттуда, не смогли подойти к умывальнику. Мы стали ждать своей очереди. В тот день мы не успели умыться. Ровно через десять минут раздался звонок — возвращение в камеры. И сразу же вышли пять надзирателей. Оплеухи посыпались направо и налево. Молодым удалось увернуться и убежать. Но людей пожилых эти звери догоняли и нещадно били. Больше всех до-сталось дону Фаустино, 65-летнему сеньору. Он считал, что ему никто ничего не сделает, если он подождет и умоется. Но вскоре ему пришлось в этом разувериться. Его ударили дубинкой. От полученного удара он смог оправиться лишь через неделю. Хуже всего переносились не удары, а унижение человеческого достоинства. Дон Фаустино был человеком из средней буржуазной семьи, он привык к культурному обращению, он уже был пожилым, и его все уважали. Оплеухи, пинки и удары причинили этому человеку такую душевную травму, от которой он так и не смог прийти в себя.

Мы все были возмущены подобным обращением с заключенными. Но мы ничего не смогли сделать и лишь высказали друг другу свое негодование. Коллективный протест закончился бы расстрелом нескольких человек. А за индивидуальный протест заключенного избили бы дубинками и бросили бы на тридцать-сорок дней в карцер, откуда он вышел бы калекой. Мы смолчали. Однако по совету ветеранов тюрьмы мы купили в кооперативе большие консервные банки, чтобы можно было умываться по утрам без происшествий. Как только подходило время утреннего туалета, мы со всех ног бежали к бассейну, зачерпывали воду и шли в уголок двора, умывались, выливали остатки воды и снова, как сумасшедшие, бежали в камеру. Некоторые вынуждены были наполнять по две банки — для тех, кто был в это время занят чисткой параш, уборкой камер и т. д. Но и здесь нам часто не везло. После того как мы раздобыли банки, в камерах начались осмотры. И если находили наши банки, то их тут же забирали. Когда мы возражали, нам отвечали, что приносить банки в камеру запрещено. Их следует оставлять в умывальной. Но если мы оставляли банки там, то их выбрасывали в помойную яму или надзиратели забирали себе…

До войны в Паленсии насчитывалось 29 тысяч заключенных. Из них 5 тысяч были арестованы в первый же день мятежа. Сотни человек были расстреляны на месте, других посадили в провинциальную тюрьму. Когда тюрьма оказалась переполненной, арестованных начали помещать в сумасшедший дом. Чтобы никто не сбежал, с них сняли гражданскую одежду. Одним вручили длинные рубахи, другим — кальсоны, поскольку белья на всех не хватало. В таком виде людей заставляли выходить во двор, где их можно было увидеть из окон соседних домов. На глазах у жителей среди бела дня заключенных били палками, хотя эти экзекуции франкисты могли осуществлять и в подвале. Заключенных морили голодом…

На расстрел выводили ежедневно. Иногда приговоры выносил наскоро собранный военный трибунал. Но чаще всего обходилось даже без этой формальности. Настал день, когда почти всех заключенных приговорили к смертной казни. К смерти были приговорены также и те, кого перебросили в провинциальную тюрьму из разных районов Паленсии…

Толпами прибывали в Паленсию люди, приговоренные к смертной казни. И несмотря на спешку, с которой производились расстрелы, камеры были забиты до отказа. Никто не знает до сих пор, сколько народу погибло в провинции. Известно только, что приговоры приводились в исполнение каждый день в течение нескольких месяцев.

Обращались с заключенными кошмарно. За малейшую провинность их отправляли в «львицу» («Леона» — львица, так называли заключенные камеру пыток), нисколько не заботясь о том, выживут они или нет после избиения в пыточной камере. В истязаниях особенно отличался дон Сильвано, прозванный Кожаной Глоткой. Это был садист. Пытки и избиения доставляли ему наслаждение. Он стегал прутьями даже своих дочерей. При нас он забил нескольких людей насмерть. Мадридский анархист Кампа получил от него 50 ударов розгами. В подобных истязаниях участвовали и другие франкисты…

Зимою начались жуткие холода, и ветер проникал через все щели в небольшие тюремные дворы. Ходили мы на прогулку с трудом. Нашли выход из положения — ходили в два круга, один внутри другого. Во внутреннем кругу находились люди пожилого возраста, которым трудно было ходить. Во внешний круг становились мы, как более молодые. Стоило остановиться, как тело сводило от холода. А от быстрого бега мы задыхались, поскольку от нас уже оставались только кожа да кости. Мы смирялись с этим, и нам уже было все равно, куда идти.