Тьма на ладони

— Я уже в курсе, — кивнул я.

Он принес мне саке и тут же куда-то исчез. Ну и бог с ним. Помолчать под легкую музыку в конце недели — тоже совсем неплохая штука.

Я потягивал саке и сквозь галдеж посетителей вслушивался в мелодии давно забытого прошлого. Kingston Trio— «Tom Dowley». Дель Шаннон — «Runaway». Отис Реддинг — «I'm Coming Home»… Ни одна песня для прожигания свободного времени не подходила, хоть тресни.

После «Only the Lonely» Роя Орбисона репертуар вдруг резко сменился, и Animals заиграли вступление к «Дому восходящего солнца». Песенка про юнца, который провел ночь в борделе. Надрывная «трещинка» в голосе вокалиста превращала эту мелодию в настоящее чудо.

За стойкой показалась Нами-тян, но один из иностранцев тут же пристал к ней с каким-то вопросом.

— Эрик Бёрден, — ответила она ему на грубом английском.

Юнец спросил что-то еще. Я посмотрел на него внимательнее. Белый парнишка лет двадцати уже принял на грудь будь здоров.

Нами-тян пожала плечами и обернулась ко мне:

— Эй, папаша! Ты не в курсе, кто у них на органе играл?

— Алан Прайс, — ответил я не задумываясь. Она повторила парню мои слова. Он криво усмехнулся и с явным вызовом прогнусавил что-то еще. Нами-тян повысила голос, ответила что-то резкое, и клиент наконец заткнулся.

— Что происходит? — поинтересовался я.

— Спрашивает, почему в этом баре крутят одно замшелое старье. Его забыла спросить! Ну, я и говорю: если не нравится — чего про орган было спрашивать? Придурок какой-то, ей-богу… И без него забот полон рот!

Зная Нами-тян, можно было не сомневаться: на английском она прописала ему кое-что пожестче. Замшелое старье? Никогда бы не причислил «Дом восходящего солнца» к такой категории.

Нами-тян заглянула в мой бокал. Там было пусто.

— Еще?

— Да нет, — покачал я головой. — На сегодня хватит.

— Здорово ты в старых вещах разбираешься!

— К сожалению, только в старых…

— Это уж точно. Что перед носом творится — вообще не замечаешь. А жизнь вокруг — это тебе не пупок!

— Чего-чего? Какой еще пупок?

— Тот самый. Который у всех посреди живота расположен, а думать о нем никому и в голову не приходит. Ужасная несправедливость, тебе не кажется? Вот и ты со своей жизнью так же. И сам не живешь, и другим не даешь.

— Ого… Первый раз такой пример слышу. Да с чего бы я о своем пупке специально думал? И без него забот полон рот!

— Ну смотри. Может, я и зря вчера о тебе позаботилась…

— Ты о чем?

— Да Охара твоя звонила. Вчера, поздно вечером.

— Это я знаю.

— Но ты же не знаешь, о чем я говорила с ним.

— С ним?!

— Ну да… Она звонит, я говорю — дай-ка мужу трубочку. Ну и влепила ему: смотри, парень, будешь ворон считать — старый хрен у тебя жену отобьет!

У меня отвисла челюсть. Несколько секунд я смотрел на нее, не зная, что сказать. И наконец перевел дух.

— М-да-а… Вот уж действительно, спасибо за заботу!

— А что? Или я ошибаюсь? «Ошибаешься!» — хотел было сказать я, но она убежала к клиентам. Работы сегодня хватало, и даже Майк выполнял роль официанта. Конец недели, куда деваться.

Хозяйка исчезла, но старые песни зазвучали погромче. Слушая эти мелодии одну за другой, я впал в удивительное состояние. Как будто я сидел на дне глубокого пруда в клубах какого-то ила из живых организмов, что плясали вокруг меня, слагая призрачные фантомы. У фантомов были лица. Эти лица то появлялись, то вновь исчезали передо мной. Я увидел лицо отца. Лицо своей бывшей жены. Лица людей, с которыми я когда-то работал, но чьи имена позабыл. Лица всех, кого я повстречал в своей жизни за сорок с лишним лет. Была там и Охара с ее робким мужем. А также та, что, возможно, звонила сегодня по телефону, хотя и не сказала ни слова. За двадцать лет ее лицо ни капельки не изменилось.

Скольких из этих лиц мне доведется увидеть еще хоть раз? Я задумался, но тут же понял, насколько бессмысленны любые попытки ответа. Странный ил успокоился и мягко осел на дно.

Старенький Донован допевал свою «Mellow Yellow». Я поднялся с табурета. На часах еще не было восьми.

Нами-тян зашивалась за кассой.

— Ты уж прости! Народу сегодня — как сельдей в бочке, — извинилась она.

— Да все в порядке, — улыбнулся я. — А насчет мужа Охары ты, ей-богу, зря беспокоишься…

— Почему это зря?

— В конце марта я увольняюсь. И все ниточки между нами оборвутся.

— Такие, как сейчас? Не надейся, не оборвутся!

— А ты откуда знаешь?

— Что, у меня глаз нету, что ли? Девчонка по краю ходит. Сама не понимает, что творит. У тебя кожа ведь как у бегемота, ничего не замечаешь! Этот мир погубят толстокожие, не слыхал? Если с девчонкой в таком состоянии обращаться, как с пупком на животе, она постепенно с ума сойдет, так и знай!

— Да ну тебя… Правда, что ли?

— А то!

Я вышел на улицу. Толстокожий? Сам не живу и другим не даю?.. Я шел по улице, размышляя о пупке на животе, как вдруг мои мысли переключились на Киэ Саэки. Разве Исидзаки игнорировал ее как женщину? Нет. Ее чувства он понимал отлично. Просто не позволял ничему произойти, вот и все…