Тьма над Петроградом

Лифт был с зеркальными стенами, в холле стояли банкетки, обитые малиновым бархатом. Дверь открыла хорошенькая французская горничная в кокетливом кружевном передничке. Стрельнув на него любопытными глазами из-под крахмальной наколки, она спросила по-французски, как доложить о мосье. Горничная была новенькая, прежняя знала Горецкого в лицо и по имени.

Горецкий проследовал за горничной, явившейся быстро и с приветливой улыбкой, видно, велели просить скорее, из передней прямо в залу, как называла графиня светлую просторную комнату с большими окнами, выходившими на бульвар Осман. Сейчас шторы на окнах были подняты, и солнце заливало комнату с красивой мебелью красного дерева и картинами на стенах.

Графиня сидела в глубоком резном кресле возле чайного столика. Руки ее покоились на подлокотниках кресла, выполненных в виде свирепо рычащих львиных морд. Скрюченные артритом пальцы были унизаны перстнями. Графиня была очень стара, седые волосы причесаны по старинке, с буклями. На ней было простое черное платье из шерсти с глухим воротом. Однажды она сказала Горецкому в шутку, что нынешняя мода ее очень огорчает – дамы совершенно сошли с ума, грудь едва прикрыта, а спина и плечи вовсе голые. Оно-то хорошо на молоденьких да хорошеньких, а нам, старухам, обнажать нечего, вот и приходится одеваться по старинке.

– Чтой-то, батюшка, Аркадий Петрович, совсем забыл ты меня, грешную! – приветствовала графиня гостя, похоже, она и вправду обрадовалась.

Горецкий присел за столик и почтительно прикоснулся к высохшей руке графини. Он знал, что она не любит ни пожимания, ни целования рук, поскольку из-за артрита ей трудно даются сложные движения. Однако старуха ни за что не призналась бы ему в своей слабости, Горецкий выяснил это путем наблюдения.

– Сидим вот с Лизаветой Ивановной в четырех стенах, тоскуем, никто не заходит. – Графиня была слегка глуховата и говорила всегда чрезмерно громко.

Аркадий Петрович оглянулся и заметил возле окна женщину с испуганным исплаканным лицом. Это была компаньонка графини, прожившая с ней много лет. В который раз Горецкий устыдился, что совсем забыл о ее существовании. Впрочем, эта женщина умела быть совершенно незаметной.

– Лизавета Ивановна, голубушка, распорядись там насчет кофию! – крикнула графиня, раздраженно звоня в колокольчик. – Ну не дозовешься эту вертихвостку! Вот взяла на свое горе француженку в горничные, теперь мучаюсь! По-русски ни слова не разумеет, только щебечет по-своему: мадам да мадам! Ох, хвачу я с ней лиха!

Горецкий низко наклонил голову, чтобы спрятать улыбку. Старая графиня в свое время много лет жила во Франции и по-французски говорила едва ли не лучше, чем по-русски. И уклад в ее доме был всегда европейский, повара держала французского – надо сказать, большого мастера своего дела. Старуха была умна и дальновидна – живя в России, сохранила за собой и эту квартиру с картинами и мебелью, и солидный счет в парижском банке, несмотря на то что многие серьезные люди уговаривали ее перевести капитал в Россию – за ней, дескать, будущее, да и газеты до тринадцатого года вовсю кричали о русском экономическом чуде.

Вот тебе и чудо, старуха без малого девяноста лет умнее многих оказалась. Зато и живет теперь припеваючи…

– Или ты, Аркадий Петрович, чаю, может, хочешь? – громко спросила графиня.

Аркадий Петрович после отменного завтрака с комиссаром не хотел ни есть, ни пить, но отказаться от кофе – значило бы сильно обидеть графиню. Он прекрасно знал, что старуха из упрямства в последнее время тянется ко всему русскому – самовар даже завела, лакея русского где-то отыскала, обрядила его в косоворотку вышитую, хотела в прихожей чучело медведя поставить с серебряным подносом в лапах, искали по всему Парижу, да не нашли.

Так что ничего у графини не вышло. Повар Жак наотрез отказывался готовить расстегаи, кулебяку и бараний бок с гречневой кашей и даже пригрозил увольнением. Лакей оказался нечист на руку, его поймали на краже столового серебра, кое-что успел, мерзавец, снести к скупщику краденого на том же Вожираре. Самовар стоял без дела, да и ладно, поскольку ни русскую кухню, ни чай из самовара графиня терпеть не могла. Но считала своим долгом предложить гостю чаю.

– Благодарствую, матушка графиня, – смеясь ответил Аркадий Петрович, – дозвольте кофею откушать…

Графиня откинула породистую голову и расхохоталась от души.

– Надоело чудить, – сказала она, вытерев выступившие слезы, – от скуки все, никто не заходит, совсем старуху позабыли… Жорж и тот не показывался больше недели… Лизавета Ивановна! – крикнула она неожиданно. – Что ты, голубушка, разговоры слушаешь, пошла бы распорядилась там…

Лизавета Ивановна встала, жалостливо заморгала глазами и пошла к дверям.

– Как-то вы с ней… резковато… – не удержался Горецкий, – все же много лет она с вами…