Тьма над Петроградом

Саенко вышел на перекресток незнакомых Борису улиц, покрутил головой, осматриваясь, и свернул налево. Сквозь неясную дымку наступающего рассвета было видно, что дома тут огорожены высокими дощатыми заборами. Отсчитав третий дом, Саенко с ходу прочесал мимо добротных тесовых ворот, из-за которых раздалось звяканье цепи и негромкое рычание, как будто этот, за воротами, не рычал всерьез, а только примеривался.

Миновав забор, Саенко шустро юркнул в проулок между участками. С другой стороны забор был поплоше, очевидно, там жили не такие обстоятельные люди. Они спускались вниз, и, не доходя до реки, Саенко безошибочно отодвинул две доски в заборе и влез внутрь.

— Нам туда, в баньку, — прошептал он, указывая на темнеющее рядом приземистое строение, — там до утра перекантуемся. Хозяин — сквалыга, денег взял немерено за постой. И уговор такой: ежели что — он ни при чем. Знать, говорит, ничего не знаю и ведать не ведаю, какие прохиндеи в мою баню посреди ночи забрались. Еды даже никакой не дал, ну, я на рынке достал картошечки да лучку свеженького… Вы уж извиняйте, Борис Андреич, но пришлось дамочке все про вас рассказать, как вы с Черкизом столкнулись, и про Варвару Андреевну тоже. А то сильно она на вас злилась, словами всякими обзывала…

— Дура! — устало вздохнул Борис и потянул на себя хлипкую дощатую дверь бани. Тотчас же в темноте метнулась к нему худощавая гибкая фигура, и Борис почувствовал, как в грудь уперся холодный ствол револьвера.

— Стоять на месте! — послышался шепот. — Руки поднять!

— Стою… — устало выдохнул он. — Добрый вечер, мадемуазель, я лично ничуть не соскучился…

— Молчать, — прошипела Мари, обшаривая одной рукой его карманы, револьвер в другой руке дрогнул.

Пока Борис раздумывал, станет ли Мари стрелять, если он пнет ее ногой, Саенко ужом проскользнул между ними и схватил руку Мари с револьвером, да так сильно, что она вскрикнула.

— Тихо-тихо… — проговорил Борис, подхватив на лету падающее оружие, — не надо шума. Возьмите себя в руки, не надо истерик. Я устал и не собираюсь с вами возиться.

Борис говорил правду: он действительно ужасно устал за этот день. Устал от грязной камеры, от тяжелого разговора со своим злейшим врагом, от ожидания неминуемой смерти. Устал от России. Там, в Париже, тоже была тоска, и жизнь впроголодь, и пренебрежение сильных мира сего… Но там он все же чувствовал себя порядочным человеком, помнил о хорошем воспитании. Здесь этого совершенно не требовалось, здесь нужно было совсем другое. Он не хотел быть грубым, его вынудили.

Неожиданно Мари прекратила сопротивление и позволила отвести себя в дальний угол предбанника. Саенко удостоверился, что крохотное оконце плотно занавешено, и только тогда засветил огарок.

В глазах Мари, казавшихся еще чернее от расширенных зрачков, плясали два огонька.

— Вы… — хрипло выдохнула она, — вы…

— Послушайте, мадемуазель, — перебил ее Борис, — мне надоела ваша беспричинная злоба. Я уверен, что раньше мы с вами никогда не встречались, так что, ей-богу, совершенно не могу понять, откуда в вас столько ненависти. И вот еще вопрос: вы ненавидите только меня или всех без исключения мужчин?

Мари молчала, поедая его глазами.

— Отлично, — сказал Борис, — так у нас с вами никакого сотрудничества не получится. Ох, напрасно я согласился участвовать в этом сомнительном предприятии!

— Оно стало сомнительным, когда появились вы!

— Опять начинается, — вздохнул Борис, — а позвольте заметить, не ваш ли товарищ Ванечка позволил зарезать себя на ночной улице, как глупого куренка? И не ваш ли замечательный предводитель Серж притащил на встречу черт-те кого под видом боевого офицера? И не вы ли сами, мадемуазель, устроили после этого форменную истерику, тряслись и клацали зубами, как кисейная барышня, увидевшая хулигана с ножом, так что пришлось все бросить и отпаивать вас коньяком?

— Отдайте револьвер! — приказала Мари.

— И не подумаю, — не моргнув глазом ответил Борис. — Вы не умеете с ним обращаться.

— Я? — Она так возмутилась, что заговорила едва ли не в полный голос: — Я не умею с ним обращаться? Да известно ли вам, милостивый государь, что я с двадцати шагов из туза могу сделать пятерку?

— И что с того? — скривился Борис. — Если вы вместо приветствия тычете револьвером человеку в грудь!

— Это еще вопрос… — начала она, но Борис снова невежливо перебил:

— Я очень разочарован, мадемуазель. Серж говорил мне, что в России, в опасной обстановке, вы совершенно меняетесь, забываете про истерики, что становитесь смелой, ловкой и находчивой. Я поверил ему, но, кажется, напрасно. Вы ничуть не изменились.

— Да что, в самом деле, Борис Андреич, — забубнил Саенко, — вы на нее напустились? Время позднее, темень стоит — глаз выколи, она сидит тут одна, вот и напужалась! Известное дело — дамский пол!

— Я тебе не дамский пол! — Мари ожгла его черными глазами.

— Опять не угодил! — расстроился Саенко. — Слушайте, что вы такие несведенные? Сваритесь, чисто дети малые, вот не сойти мне с этого места! Нет бы пожевать чего да поспать хоть часок-другой до утра!