Тьма над Петроградом

— Да где ж тут найдешь? — Девка снова стрельнула глазами на Бориса, и он понял, что она явно не промах. Поглядев зазывно, она протянула ему крынку с молоком. Молоко было топленное в печи, с розовой пенкой, и Борис посмотрел на хозяйскую дочку с нежностью.

Тут ввалился Саенко, держа на плече узел с одеждой.

— Ох и подлый же народ в этом городе! — возмущался он. — Денег дерут просто страшное количество, а одежонка-то ежели по совести, то дрянь дрянью!

Борису достались галифе из странной материи, про которую Саенко сказал, что называется она чертова кожа, и солдатская шинель с обрезанными полами. Еще Саенко достал из мешка темную, сильно ношенную рубаху и сокрушался, что не заметил, что рукав с дыркой.

— Обманула, подлая баба! — вздыхал он. — Подсунула срам такой!

Мари молча взяла свое и скрылась в бане. Девка ахнула и убежала, чтобы вернуться через минуту и протянуть Борису новую мужскую рубаху белого полотна, расшитую крестом.

— Для Кольки вышивала, да все равно папаша не согласится… — Голос ее дрогнул, и Борис просто вынужден был из благодарности расцеловать девушку в обе щеки.

— Поезд ждать не станет… — послышался ледяной голос Мари, — может быть, хватит мелким бесом рассыпаться перед каждой девкой? Мы сюда приехали для того, чтобы дело делать! А некоторым одно развлечение!

«Да уж, развлечение, — вздохнул Борис, вспомнив вчерашний допрос в ГПУ, — что она на меня напустилась, уж не ревнует ли? Да нет, не может быть…»

Саенко уже теснил девушку к дверям. Мари поработала над собой отменно. Теперь перед Борисом стояла разбитная молодка в ладном кожушке, подпоясанном солдатским ремнем, широкой сборчатой юбке и лаковых полусапожках, про которые Саенко тут же заметил, что не иначе они от старого режима остались. На плечи Мари накинула полушалок в ярких розовых цветах. Однако выражение лица оставалось все таким же брезгливо-насмешливым.

— Ну что, Матюша, — засмеялся Саенко, — хороша у тебя женушка?

— Если бы еще и лицо сменить, — тихонько ответил Борис, — а то щурится, как тигрица, шипит, как гадюка, того и гляди — укусит…

Он не знал, что, кроме зоркости глаз, что помогало стрелять без промаха, Мари обладала еще и отличным слухом, так что без труда расслышала его слова.

Напоследок Саенко завязал Борису глаз черной повязкой и попытался испачкать щеку чернильным карандашом, так чтобы получились следы от пороха, якобы взорвался снаряд слишком близко, что и выбило Борису глаз по легенде.

— Дай-ка я, — сказала Мари, — ты сто лет провозишься.

— Эй, я что, так и останусь потом с такой черной щекой? — забеспокоился Борис.

— Не волнуйтесь, со временем все смоется, — насмешливо сказала Мари, — не пострадает ваша красота. Глаза закройте, как бы последний не повредить…

Мари легонько касалась его щеки, движения были мягкие, кошачьи. Борис приоткрыл глаз и встретился взглядом с Мари. На этот раз в глазах ее не было обычной насмешливости. И губы не кривились брезгливо, они были печально опущены вниз. Первый раз Борис видел ее так близко. Совсем рядом с ним была нежная щека и едва видный пушок над верхней губой, и он понял вдруг, что Мари — совсем молодая женщина, не старше его. Все портил ее взгляд, сразу было видно, что она повидала многое, если не все, и пережила такое, чего не следует переживать женщине. Сейчас глаза ее смотрели с тоской, что Борис немедленно зажмурился.

— Долго вы еще возиться будете, — заворчал Саенко, — поезд и вправду ждать не станет…

Поезд подали всего на полтора часа позже срока, что, как объяснил Саенко словоохотливый дедок в полушубке, нестерпимо воняющем козлом, являлось большой удачей.

Перрон тотчас заполонила шумная толпа пассажиров. Были тут крестьяне с тяжелыми торбами, они везли в город продукты, чтобы обменять их на одежду, обувь и соль. Были городские люди с такими же мешками — этим удалось выменять кой-какие вещички на муку и пшено. Были командированные, размахивающие какими-то потрепанными бумагами с расплывшимися фиолетовыми печатями, эти кричали, что им срочно, но их давили едва ли не сильнее, чем обычных людей. Были чумазые оборванные мальчишки — эти собирались ехать под вагонами, в ящиках с песком, а пока вполне можно было в суматохе спереть узел у зазевавшейся тетки или при большой удаче залезть в карман к командированному. Крестьяне-то гроши прячут так глубоко, что хоть раздень его до нитки — не отыщешь. А городские обыватели, те вовсе без денег, да и вещей у них не густо — все с себя сняли, чтобы харчей больше привезти.

— Ну, бывайте, граждане Коломейцевы, даст Бог — в Питере встретимся! — Саенко перехватил свой мешок покрепче, чтобы не срезали, и ввинтился в толпу.

— Куда прешь, куда прешь? — тут же послышалась его скороговорка. — Ты как смеешь трудящегося человека в бок тыкать? Да еще ногу отдавил! Не старые времена, господин хороший! А еще шляпу надел!

Глядя на толпу, штурмующую двери вагона, Борис только покачал головой:

— Да тут на куски разорвут! Или последний глаз выбьют! Однако ехать надо…