Тьма над Петроградом

— И то верно, — Борис устало зевнул, — день был тяжелый…

— Как вам удалось бежать? — Мари смотрела все так же враждебно.

— Что бы я ни сказал, вы все равно не поверите, — отмахнулся он.

— Вы правы, — она неожиданно метнулась к нему и выхватила револьвер, который Борис необдуманно держал на виду, — я вам не верю! Вы — агент ГПУ, вас выпустили специально!

— Угу, только сначала специально взяли на вокзале! — согласился Борис. — А потом выпустили — зачем? Учтите, если я — агент ГПУ, то агент важный, раз живу в Париже. И Саенко тоже. Так стоит ли задействовать двух сильных агентов для того, чтобы арестовать вас? Вы, дорогая мадемуазель, не того полета птица. Если бы я был агентом ГПУ, то вас всех взяли бы еще на границе вместе с чухонцем. И опустите наконец револьвер, он все равно не заряжен!

Это была чистая правда, Борис умудрился разрядить револьвер, пока в предбаннике было темно.

— Ну вот и договорились! — обрадовался Саенко. — А у меня тут картошечка еще не остыла…

Он развернул на лавке старую кацавейку, в которую для тепла был вложен сверток с картошкой. Бумага оказалась старым, вытертым на сгибах плакатом, на котором было написано красными буквами:

Под машинку волоса,
В баню чаще телеса,
Грязное белье в корыто,
Глядишь — вошь-то и убита!

Ниже был нарисован красноармеец, накалывающий на штык огромную вошь.

Саенко достал из мужицкого заплечного мешка, в котором в нижнем углу была зашита луковица, чтобы держалась петля, краюху деревенского хлеба и шмат сала в чистой тряпочке.

— Хлеб сырой, небось лебеду добавляют, — деловито заметил он, — вот у нас раньше был хлебушек! Бабка по субботам пеклеванники пекла, травку какую-то в тесто добавляла — дух стоял в хате! А сало — это ж разве сало? Это же чем надо животину кормить, чтобы потом из нее такое сало получилось?

Борис выхватил у него кусок сала и жадно накинулся на еду. Мари вздохнула и подсела ближе.

Спать пришлось в самой бане, на склизкой лавке, но Борис так устал, что заснул мгновенно.

Саенко разбудил его, когда солнце пыталось заглянуть в крошечное оконце бани и в кустах заливались ранние весенние пташки. Мари перебирала какие-то бумаги.

— Вот теперь ваши документы. — Она протянула Борису справку с круглой печатью. Фиолетовые чернила расплылись, и Борис с трудом разобрал, что владелец справки Коломейцев Матвей Иванович командируется в Петроград делегатом на съезд сельских учителей.

— Это я, что ли? — спросонья не разобрался Борис.

— Угу, а вот и жена твоя, Коломейцева Наталья, — подтвердил Саенко, — вместе поедете. А еще ты есть инвалид, потерявший глаз в борьбе с буржуйской гидрой в одна тысяча девятьсот девятнадцатом году.

— Это еще зачем? — оторопел Борис.

— А затем, — отчеканила Мари, — что вас ищут. На вокзале, да и по всему городу разосланы патрули усиленные и все предупреждены, хватают всякого, кто подходит под описание — блондин, выше среднего роста, глаза серые…

Борис едва слышно хмыкнул — смотрите, твердокаменная мадемуазель, оказывается, успела разглядеть его глаза…

— А за меня не беспокойтесь, я уж как-нибудь проскочу, — сказал Саенко. — Однако надо на толкучку сбегать, кое-какую одежонку раздобыть для гражданина Коломейцева…

И Саенко исчез, как не было, а вскоре стукнули в оконце, и появилась смешливая ядреная девка с ямочками на румяных щеках. Дочь хозяина принесла горячий чугунок с картошкой, хлеба и полдюжины вареных яиц. Стрельнув карими глазами на Бориса, она разложила снедь на лавке. Мари перебирала узел с одеждой, и девушка присела поболтать с Борисом. Борис вытащил горячую картошку, она выскочила у него из рук как живая. Девка заливисто захохотала.

— Папаша сказал, чтобы вы быстрее убирались, он патрулей боится.

— А чего же ты тогда ясным утром с чугунком притащилась? — удивился Борис. — Да еще визжишь тут, как будто тебя щекочут… Услышать ведь могут…

— А! — Она махнула рукой. — Кто тут услышит? Тут по соседству только бабка Дарья, она глухая совсем. И подумают, что я с Колькой разговариваю.

— Это кто ж такой Колька? — Борис спрашивал, не забывая наворачивать еду. Картошка была рассыпчатая, политая постным маслом, да еще с укропом.

— Жених мой. — Девка не отвела глаз.

— Замуж выходишь… — Борис облупил яичко, — и отчего это, как красивая, так сразу замуж бежит?

— Я-то с радостью… — девка на миг погрустнела, — да вот только папаша не велит за Кольку идти. Он в комсомольцы записался, и в церкви венчаться ему теперь нельзя. А папаша сказал: если уйдешь к Кольке без венца — прокляну! Из дома в чем есть выгоню!

— Без венца нехорошо… — кивнул Борис, — грех это…

— А Колька говорит, что это буржуазный пережиток! — Девица с гордостью выговорила трудное слово.

— Не слушай Кольку, — Борис сообразил, что уплел уже, кажется, не свою порцию картошки, — другого себе найди, который против родителя тебя настраивать не станет.