Тьма надвигается

Краста сунула ему подметный листок. Полковник бегло пробежал глазами статейку и вернул газету. Что взгляд его задержался на вздымающейся – от возмущения, исключительно от возмущения – груди маркизы чуть дольше, чем следовало, Краста в ярости своей не заметила.

– Полагаю, вы не думаете, – поинтересовался Лурканио, – что я самолично низложил короля Доналиту или заставил его бежать из дворца, чтобы возвести принца Майнардо на его место?

– Мне плевать, что вы делали лично, – оборвала его Краста. – Этот трон принадлежит елгавскому дворянину, а не альгарвейскому узурпатору. Королевский род Елгавы восходит к временам Каунианской империи. У вас нет права задуть этот род, словно лучину, – никакого права, слышите вы меня?!

– Сударыня, я восхищен силой вашего духа, – заметил капитан Моско. Судя по тому, что оторвать взгляда от маркизы он не мог, восхищение его вызывала не только фигура. – Должен, однако, сказать, что…

– Обождите, – перебил его Лурканио. – Я этим займусь. – Моско коротко поклонился, признавая прерогативы начальства. Обернувшись к Красте, полковник продолжил: – Сударыня, позвольте прояснить наши позиции. Мне глубоко безразлично, восходит ли род короля Елгавы – бывшего короля, короля в изгнании – к эпохе Каунианской империи или, если уж на то пошло, к временам зарождения мира. Альгарвейцы сокрушили империю, и наши вожди стали королями. Теперь мы сокрушили Елгаву, и наш принц становится королем. За нами сила, и, само собой, она дает нам право.

Краста влепила ему пощечину – как за несколько минут до того Бауске. Реакция ее была совершенно машинальной. Альгарвеец вызвал ее недовольство, а потому заслуживал любого наказания с ее стороны.

Слуги в особняке принимали это как закон природы почти в той же мере, что сама маркиза. Лурканио был слеплен из другого теста. Он с размаху отвесил Красте тяжелую оплеуху, так что маркизу отнесло на пару шагов.

Она уставилась на него в полнейшем и глубочайшем изумлении. Родители ее умерли, когда Краста была еще совсем ребенком. С тех пор никто не брал на себя смелость ударить ее, да и, собственно говоря, вообще сдерживать ее порывы.

– Заверяю вас, сударыня, – проговорил Лурканио с очередным поклоном, – что я никогда бы не поступил так грубо, ударив женщину без повода с ее стороны. Но должен также заверить вас, что я не потерплю и чтобы меня били. Вам было бы полезно – крайне полезно – запомнить это.

Краста нерешительно поднесла пальцы к губам. Во рту стоял привкус крови – она рассадила изнутри щеку о краешек зуба.

– Как вы осмелились? – прошептала она.

В голосе ее звучал не так гнев, как искреннее любопытство: настолько непривычным было переживать то, что она с такой легкостью причиняла другим.

Возможно, ощутив это, полковник поклонился снова.

– Как я и сказал, сударыня, – промолвил он учительским тоном, – за мной сила и за мной воля – моя собственная и моей державы – карать за причиненные мне обиды. Сила дает мне право, и я не стыжусь им пользоваться.

Поначалу Краста углядела в сказанном не больше смысла, чем если бы полковник заговорил вдруг на неблагозвучном наречии обитателей льдов. Но затем его слова ударили ее сильней, чем до того рука. Валмиера проиграла войну. Конечно, Краста и прежде об этом знала. Но до сих пор поражение было лишь легким неудобством, мелочью. Впервые на маркизу обрушилось всей тяжестью значение этого слова. До сих пор она выказывала почтение лишь к горстке тех, кто стоял выше ее на лестнице титулов: графам и графиням, герцогам и герцогиням, королевской семье. Но альгарвейцы в странной новой Валмиере благодаря своей победе тоже стояли выше нее. Как сказал Лурканио – и подтвердила его тяжелая длань, – им принадлежала власть творить что вздумается. С незапамятных времен такой властью наделен был род маркизы Красты. А теперь – нет, если только рыжики не дозволят воспользоваться этой властью.

В своей державе полковник Лурканио мог считаться графом. Здесь, в Валмиере, его титул значил не меньше, чем княжеский или хотя бы герцогский, ибо дарован был милостью короля Мезенцио. Краста попыталась представить себе, что сталось бы с нею, если бы она влепила пощечину герцогу во дворце короля Ганибу – ну, если только герцог не попытался бы прилюдно запустить руку ей под блузку или за пояс брюк.

Она была бы опозорена. Иного ответа быть не могло. А это значило, что, ударив Лурканио, маркиза Краста рисковала своим положением. Он мог обойтись с ней намного хуже, чем это случилось.

– П-прошу прощения, – выговорила она.

Слова дались ей с трудом – извиняться Краста не привыкла. Маркиза набрала воздуху в грудь, собираясь сказать еще что-то. Полковник Лурканио и капитан Моско одобрительно смотрели, как у нее это выходит. Заметив это, Краста снова глянула на себя. Если эти альгарвейцы – самое малое ее ровня, а она стоит перед ними в дезабилье…

Краста тихонько стыдливо пискнула и сбежала.