Тьма знает

— У всех были джипы. Не надо со мной так. Конрауд, ты должен был раскрыть это дело. Только посмотри, что ты со мной сделал. Ты меня просто убил. Ведь то, что у меня было — это не жизнь. На меня все смотрят как на убийцу. Все думают, что это я его укокошил. На меня все пялятся, и… вот как ты думаешь, Конрауд, каково это? Как, по-твоему, жить с этим? В этом аду? Ты должен был найти того, кто сделал это. А ты этого не сделал — слабак несчастный! И все вы слабаки. Все до одного! Придурки никчемные!

Конрауд почувствовал, насколько обессилел Хьяльталин, и молча сидел, слушая этот шквал обвинений. Ему было жаль своего собеседника, он понимал, что тому пришлось хлебнуть в жизни горя, начиная с первого раза, когда его задержали по подозрению в убийстве.

— А женщина, у которой ты, по твоим словам, был. Замужняя, которую ты не хотел называть…

— Она не имеет значения.

— Потому что ее и не существовало, — сказал Конрауд. — Почему ты до сих пор придуриваешься? Ты поскандалил с Сигюрвином, угрожал ему, следовал за ним по пятам, выслеживал его, ждал подходящего момента, а потом напал на него у цистерн на Эскьюхлид.

Хьяльталин бросил на него взгляд.

— Ты же сказал, что веришь мне.

Конрауд встал. Он больше не видел смысла в этом разговоре.

— Я сказал, что не уверен до конца. Мне не надо было этого говорить. Тебе не надо было принимать это во внимание. Ты до сих пор единственный подозреваемый. Это не изменилось. И то загадочное бегство тоже не улучшает твоего положения.

— Но ведь ты говорил…

Хьяльтлин неоднократно требовал от Конрауда, чтоб полиция обратила взоры в другую сторону. Полиция считала, что сделала в том смысле достаточно. Все указывало на Хьяльталина. Когда-то после долгого дня Конрауд был усталым и в плохом настроении и высказался так, чтоб Хьяльталин услышал, что, наверно, он невиновен, и, может, полиция просто недостаточно рассмотрела другие возможности. Хьяльталин ухватился за эту фразу.

— Для чего ты позвал меня? — спросил Конрауд. — Тебе же нечего мне сказать. Ты по-прежнему твердишь все одно и то же, как раньше.

— Ты единственный человек, с которым я могу поговорить. Я тебя знаю. Иногда мы беседовали и о других вещах кроме этого проклятого Сигюрвина.

— Это было давно.

— Я думал, мы друзья.

— Это ты неправильно думал.

— Да ну?

— Увы, это так. Никакие мы не друзья, и тебе это известно. Не знаю, что ты пытаешься, но…

Тут он увидел, что Хьяльталин разозлился. Конрауду удалось его задеть.

— Ты… По-твоему, ты чем-то лучше меня? Простейшего дела раскрыть не можешь!

— Давай прекратим. Надеюсь, тебе не слишком плохо, ты поправишься, и… мне очень жаль видеть тебя в таком состоянии, но помочь тебе я ничем не могу, увы. Так что…

— А тот придурок, Лео, в полиции все еще работает?

— Лео? Да, а что?

— Сволочь он, вот что. Он меня сломать пытался. Все талдычил, что я вру. И что я виновен.

— Ты про многих из нас говорил то же самое.

— Про тебя не говорил.

Хьяльталин долго смотрел на Конрауда своими ясными голубыми глазами, похожими на оазисы на высохшем лице.

— Перед твоим приходом я думал о твоем папаше, — произнес он.

— Ты опять за старое? — спросил Конрауд.

— Они мне сказали, что он вовсе не ангел. Помнишь? Сказали, что он просто прощелыга.

Конрауд улыбнулся. Во время допросов на Сидюмули Хьяльталин порой переводил разговор на его отца. Кто-то проболтался ему о нем, и Хьяльталин не переставал доводить этим Конрауда.

— Забавно, что ты так сильно мною интересуешься, — сказал он.

— Тебе, наверное, не по себе стало, когда это произошло? — спросил Хьяльталин. — Наверное, это тяжело. Вы с ним были в хороших отношениях? Или он был распоследним негодяем, как они сказали? Лёгги с Сидюмули. Твои коллеги. Твои дружки. Они сказали, что он мамашу твою лупил. Это правда? Стоял и на это смотрел?

Конрауд не ответил ему.

— Они говорили, что он проходимец.

— Не волнуйся так о нем, — сказал Конрауд.

— Они сказали, что, наверное, его за дело зарезали у Скотобойни. Как, по-твоему, за дело ведь? Из-за твоей мамаши?

— Что ты от меня хочешь, Хьяльталин?

— Я надеялся, что ты не как он. Я надеялся, что ты не такая же сволочь.

— Успокойся, — сказал Конрауд, собираясь уходить. — Я больше так не хочу.

— Что ты на это скажешь? Кто-нибудь может от такого человека уйти невредимым? От таких обстоятельств? В тебе ведь что-то от него есть? В тебе сидит какой-то бесенок?

— До свидания.

— Ты же так и не узнал, что случилось, когда его зарезали, да? — спросил Хьяльталин, не желая так легко отпускать Конрауда. — Наверное, тебе не терпелось узнать. В самом начале. А что потом? Когда ответов так и не нашлось? Тебе стало неинтересно? Это больше было неважно? Он того не стоил? Ведь он все равно сволочь и прощелыга?

Конрауд не дал ему выбить себя из седла.

— Дело было в этом? — продолжал Хьяльталин. — В том, что он того не стоил?

— Мне пора, — сказал Конрауд. — Ты, как всегда, начал пороть какую-то горячку.