«То было давно… там… в России…». Книга вторая

— И он вам говорил, что женат и что там его жена?

— Да… — говорю. — Он еще сказал, что его жена меня там на станции встретит…

— Что такое? — удивлялась Мария Ивановна. — Вы что-то путаете.

— Не знаю, — говорю, — вот адрес.

Она взглянула на адрес.

— Да, адрес наш… Господи, да что же это такое? Вы говорите, женат?.. Я не знаю, что и думать… Не слыхала я этого… Он не говорил, что был женат.

— Действительно, тут какая-то путаница…

Я как-то неловко распростился с Марией Ивановной и вышел. Иду по лестнице вниз и вижу: на площадке, на двери, дощечка: «Иванов». Решил узнать, не тут ли Егорушка Иванов. Позвонил. Дверь открыла дама высокого роста, дородная, пожилая. Я спрашиваю:

— Что, господин Иванов дома?

— Нет, — говорит, — он в отъезде.

— A-а… в отъезде? Скажите, он не в Удомлю ли уехал, к себе?

— Нет, — отвечает дама. — Войдите, пожалуйста. Вы господин Коровин?

— Да, — отвечаю.

— Вот как я рада познакомиться! Входите, пожалуйста… Он так много говорил нам о вас. Прошу — войдите. Он уехал достать чего-нибудь: муку… знаете, время такое. На неделю уехал.

— Он, вероятно, поехал в Тверскую губернию, к жене и тестю, — говорю я, входя.

— Как — к жене? — удивилась дама. — Что вы? Он же женат на моей дочери. Войдите, вот его комната, где он работает.

Хорошая комната, линейки, треугольники. Видно, что архитектор живет. Дама показывает мне карточку в рамке.

— Вот это моя дочь — его жена, два месяца, как они поженились.

На столе в рамке вижу и его фотографическую карточку.

— Вот, значит, дочь ваша в Удомле у отца сейчас, — говорю я.

— У какого отца? — удивляется дама. — Я вдова, мой муж уже десять лет, как умер… Что вы говорите? Вы меня путаете!.. Разве он был женат?

— Нет… — путаясь сам, отвечаю я. — Не знаю точно, только он звал меня поехать к его тестю… Говорил, что меня на станции встретит его жена, приедет за мной, может быть, даже на тройке. Вероятно, это ваша дочь, не иначе… Ведь она там теперь?

— Да нет, что вы… Она придет со службы в шесть часов. Она здесь, в Москве, служит по продовольствию, карточки выдает. Он ей и место это нашел…

Придя домой, я нашел у себя письмо от Иванова. Он писал:

«Жалею, что не застал, оставляю разрешение на получение железнодорожного билета. Выезжайте в эту среду. Буду ждать утром на станции».

«Что такое?» — думаю я.

Поезда в то время ходили — как придется.

Пассажиров тьма, вагоны набиты битком, спят на полу, на тормозах полно. Едут больше мешочники, за продовольствием — картофелем, мукой. Торговля меновая — на соль, одежду, сапоги.

* * *

На станции Удомля меня встретил Иванов, с ним миловидная блондинка — его жена.

Знакомый мой, его тесть, встретил меня приветливо:

— Вот он, — показал он на Иванова, — вам уж пуд муки достал, масла фунта два, рыбы еще. Озеро у нас рядом.

В небольшом деревянном доме-даче мне Иванов отвел наверху две комнаты.

— Здесь недалеко, — сказал он, — живет художник Архипов, тоже из Москвы, от голоду сбежал.

Хорошо было у агронома на даче. Большой еловый лес и озеро рядом. За обедом — хлеб, уха, жареная баранина.

— Трудно мясо доставать, — говорит мой знакомый агроном. — Вот ей надо мясо, — показал он на дочь, — у нее малокровие. Все похудели, да трудно… Достал вот кусок баранины, так отдал штаны, жилетку. Все уж обменял, вот только на мне и осталось, что этот пиджачишка, а то все проели. За деньги ничего не дают. Правда, ей, — показал он снова на дочь, — достал Егорушка два фунта меду. Выдали. Он старается, жалеет всех, хлопочет, как бы накормить. Он добрый.

В это время хозяина позвали, кто-то пришел. Он вышел из-за стола и вскоре вернулся. Говорит мне:

— Пойдемте.

Я вышел на кухню, там сидел на лавке большого роста крестьянин, уже пожилой. Около него лежал мешок. Увидав меня, он встал и пошел ко мне. Я думал, что он хочет поздороваться, и протянул ему руку, а он оглядел меня с ног до головы — серьезно так оглядел, — взял рукой край моего пиджака, потер между пальцами, пощупал, посмотрел вниз, потрогал штаны и сказал сухо:

— Ножку баранью можно дать…

— Я не продаю и не меняю, — сказал я.

— Эк, — усмехнулся он, — чего!.. Во, когда засосет в брюхе с голоду, — отдашь да в ногах поваляешься… Н-да… «не меняю»… Эх, Господи!..

— Если я отдам тебе, в чем же тогда я-то останусь?

— Эка, в чем одеться? Вы — господа, найдете. Вам-то завсегда казна даст, а нам-то вот… соли нет, вот и подай за соли фунт — барана, вот что.

— Меновая торговля, — сказал Иванов, когда вернулись мы за стол. — Деньги совсем скоро упразднятся, все на меновую перейдет.

— Как же нам жить? — спросил я. — Кто же мне за картину что-нибудь даст?

— Что? За картину? — засмеялся знакомый дачник. — Не-ет… Кому нужна картина? Ничего не дадут.

«Вот жизнь начинается», — подумал я. А в окне — сквозь большие ели светит озеро. Вдруг я вспомнил: да я ведь охотник и рыболов! И сказал агроному:

— Я рыбу ловить умею.

— Да, мне вот Егорушка говорил.

— Здесь у нас в озере судаки есть, — сказала жена Иванова, — только теперь что-то не ловят, не продают рыбаки.