То, что делает нас людьми (СИ)

Эрин: хотя то, что она кладёт на него ладонь, не делает ни её, ни глаз менее фальшивым.

Макс невольно фыркнул от смеха на последней фразе.

Эрин: психологи нашли бы в этом какой-либо смысл. А историки будущего, скорее всего, будут трактовать эти жесты как символ принадлежности к какой-либо социальной группировке или глубинный жест.

Эрин: вроде того, что через них можно трактовать характер. Селфи ведь тоже выдающийся пример искусства фотографии.

То есть ты считаешь селфи искусством? — ответил Макс, усмехнувшись.

Вокруг него развелось слишком много художников. Гораздо проще жить, будучи уверенным, что селфи – лишь продукт массовой культуры, уничтожающей личное пространство и иногда даже личность через призму эгоизма.

Или умение красиво думать о проблемах общества теперь тоже искусство?

Можно ли стать мастером искусства анализа социального гниения?

Эрин: я считаю селфи одной из форм фотографии, уничтоженной временем. Как, в общем, и само искусство фотографии.

То есть фотографируя себя… Я создаю искусство?

Эрин: можно трактовать и так.

Макс поднялся с постели, пересёк коридор и оказался в ванной, прямо напротив зеркала.

Если это усталое лицо с огромными синяками под глазами и кучерящимися во все стороны волосами можно сделать искусством парой фильтров и рандомным жестом, то искусство мертво, как бы Престон с Дольфом не старались.

Эрин: попробуй.

Макс оценивающе глянул на своё отражение – снова, - а затем на экран телефона. Это звучало очень глупо.

А ещё он абсолютно не представлял, как правильно делать селфи. Не то что бы отсутствие подобного навыка расстраивало его… обычно. Однако в данный конкретный момент он вдруг почувствовал некую неловкость за то, что упустил эту сторону жизни.

Это же так увлекательно – одинаково фоткаться на фоне разных пейзажей.

С другой стороны, у Эрин была веская причина для такого потока фотографий - она горячая и у неё много поклонников, готовых сделать что угодно за пару фотографий её… ключиц.

Макс поднял телефон и уже готов был открыть камеру, как экран заволокло сообщением о входящем вызове.

Макс тут же быстро положил мобильник на раковину, отшатнувшись. Хорошо, что он не успел прикоснуться к экрану.

Очередной входящий от Дэвида.

Он надеялся, что Макс ещё спит, и спросонья не станет смотреть на имя звонящего?

Макс показал телефону средний палец, искренне надеясь, что Дэвид поймёт его посыл на другом конце провода.

И, кажется, чудо случилось. Звонок прервался.

Макс замер, показывая телефону средний палец. А затем аккуратно взял его другой рукой и открыл фронтальную камеру.

С экрана на него глядела поистине чудовищная перспектива будущего селфи, которое, однако, при помощи пары фильтров могло превратить сонную физиономию на фоне стены ванной комнаты в искусство.

И это был безумно занимательный опыт.

Эрин прокомментировала это совершенно предсказуемой фразой: «Именно это я и ожидала.» Макс поймал себя на мысли, что, если бы об этом просила не Эрин, он бы не стал этого делать. Скажем так, это была не его вещь.

Но Эрин, всё же, не была стандартным его собеседником. Она была одним из тех людей, при которых ты поступаешь иначе, просто потому что… они на тебя влияют?

Максу всегда казалось, что чем-чем, а непоколебимыми принципами он выделяется. Хорошим тому примером было то, что он… не пришёл вчера в студию? Нет, это звучало как-то глупо. В конце концов, это Престон не писал ему весь вчерашний день.

Макс сомневался, продолжать ли ему поиск лютни.

К счастью, ответ на этот вопрос тут же пришёл ему в виде очередного сообщения.

Престон: лютня. Она мне всё ещё нужна.

«Я не могу сделать лютню из воздуха», - возмутился Макс в ответ.

Престон: хотя бы попытайся найти лютню. Хоть где-нибудь.

Престон: ты работаешь за деньги, так что потрудись работать.

Справедливо, - отметил про себя Макс. Что ж, видимо, сегодня он снова отправляется путешествовать в город.

Не то, что бы это было ему по нраву. Макс не чувствовал себя любителем приключений, скорее наоборот – наблюдателем. И принимать активное участие в какой-либо деятельности было не для него. Особенно в пьесе.

Вчерашний день, проведённый дома, он потратил на обдумывание своих ощущений. Их, внезапно, было чертовски много.

Он думал о своём отношении к Престону. Пьеса была дурацкой – это факт. Как и любая пьеса Престона. Как и пьесы в целом. Но, при этом, она тоже была искусством. Для самого Престона, который находил её важной и красивой. И, в какой-то степени, для Макса. Потому что она затрагивала его лично, заставляла думать и переживать. Это, вроде как, критерий искусства.

Но при этом пьеса касалась лишь их двоих. Вернее, касалась она многих, но никто из зрителей не смог бы установить с ней ту же связь, что и Макс. И это его удручало.

Какая-то пьеса так задела его за живое? Чушь!

Такие вещи не должны так задевать.Всё происходящее вызывало в нем те же эмоции, что и лагерь.

То есть, конечно напоминали, потому что, по сути, это было одно и то же. Макс скучал по лагерю, но не потому, что ему нравилось место. Просто в лагере были люди и события, слишком сильно повлиявшие на него.