То, что делает нас людьми (СИ)

Макс огляделся вокруг и только тогда понял, о каком признании шла речь. Прямо перед ним стояла, облокотившись на тумбу, картина. Не самая лучшая из тех, что он видел. По факту, это был огромный помидор, занимавший всё полотно, и сзади было видно театральную штору. Он плохо разбирался в искусстве, но если за чёрный квадрат на белом фоне давали по несколько миллионов долларов, то эта картина точно не была дешёвой.

— Тронешь «признание»— и я тебя застрелю, — прошипел Дольф. Макс тут же отошёл как можно дальше – люди, говорящие такое с немецким акцентом, всегда наводят ужас. — Мне с этим на выставку идти.

— С этим помидором?

— Твоё вопиющее непонимание искусства не задевает меня, — гордо ответил Дольф. — К тому же, эта картина всего лишь дополнение.

Макс обошёл мольберт и взглянул на то, что рисовал Дольф. На картине – в общих чертах, – был изображён сам Дольф, рисующий нечто, происходящее перед мольбертом, на котором рисовал нарисованный Дольф.

— Тема выставки – «Рекурсия и овощи»? — предположил Макс.

— Тема выставки – путешествие внутрь себя, — грубо ответил Дольф. — Изучение настоящего через прошлое в том числе.

— …Ты рисуешь Лагерь Кэмпбелл что ли? — тупо спросил Макс, уставившись в очертания сосен, видные на рисунке.

Дольф отстранённо кивнул, всем своим видом показывая, как ему не нравится разъяснять таким невежам такие высокие вещи.

— Престон ставит пьесу, основанную на том же… периоде, — нервно сглотнув, сказал Макс. Дольф снова кивнул.

— Да, и меня в ней нет.

«Конечно, нет», — Мелькнуло в голове у Макса. — «В средневековье Третьего Рейха ещё не было».

Пошутить это вслух он не решился.

— По крайней мере, тебе не приходится терпеть ЧСВшного итальянца в своей роли. В любом случае, Престон обещал мне заплатить, если я доделаю то, что должен был доделать его непонятно куда девшийся реквизитор. Ты мне дашь краску или как?

Дольф закатил глаза.

— Луиджи не итальянец.

— Что, прости?

— Он такой же итальянец, как я немец.

— Вы что, знакомы?

— Я рисовал декорации к его первой постановке, — пожал плечами Дольф. — Он неплохо платил.

Максу не нравилось то, что он абсолютно ничего не понимал; ещё сильнее ему не нравилось то, что ему вообще было интересно.

Дольф тем временем подошёл к столу и быстрым взглядом осмотрел его. А затем выдвинул один из ящиков и начал в нём рыться.

— Луиджи пытался поступить на сценариста, но его постановка не прошла конкурс. В итоге Престон сейчас пытается сделать тоже самое, а Луиджи примазался в его проект, чтобы получить место в актёрском, — заметив недоумение на лице Макса, пояснил Дольф. Затем он закрыл ящик и протянул Максу баллончик тёмно-красной краски. — Всё, бери и проваливай, ты и без того очень сильно меня отвлёк. Мне к пятнице уже закончить надо.

Макс быстро оказался за дверью, в замке которой тут же агрессивно щёлкнули ключом.

Итак, не он один подсознательно скучал по лагерю. Это с одной стороны радовало, с другой… Очевидно, ни Дольф, ни Престон особенно не скучают – не то чтобы кто-то из них говорил о прошлом с теми же эмоциями, с которыми о нём думал Макс. Оно и понятно – в отличие от последнего, эти двое провели в Лагере всего год; безумный год, полный разнообразных происшествий, зачастую не то чтобы приятных. Если подумать, лето в Лагере Кэмпбелл – совершенно не радостное воспоминание. Однако говорят, что сильнее всего характер закаляют отрицательные воспоминания.

С другой стороны, Макса терзало некое подобие ревности. Ни для кого из них этот период не был таким важным как для него. Не они уезжали из лагеря с целиком и полностью перевёрнутой жизнью. Не они переехали в другую часть города, к другим людям после этого безумного события. И ни у кого из них чёрная полоса жизни не сменилась белой.

Сжимая баллончик с краской, Макс вернулся в зал тем же путанным путём, что и ушёл оттуда. Хотелось оттянуть разговоры с кем-либо как можно сильнее, чтобы никто не врывался в эту медленно текущую вереницу мыслей.

На этот раз никто из актёров не сидел в зале. Престон поднялся вместе с Евой и Луиджи на сцену и активно пытался участвовать в неком вычурном диалоге – вероятно, из пьесы. Макс не особо улавливал слова. Он сел посреди зала, стараясь делать вид, что заинтересованно наблюдает за происходящим.

Надо отметить, что он впервые действительно видел, как играют Ева с Луиджи. И как играет Престон. И, надо сказать, всем троим удавалось вполне неплохо.

Возможно, причина была в том, что роли были написаны словно под них. Ева идеально вписывалась в образ холодной, расчётливой Маркизы; единственное, что их различало – улыбки. Маркиза продолжала хитро улыбаться, уголками губ, и смотрела на Графа-Луиджи со снисхождением, когда как Ева всегда плотно сжимала губы, не проявляя эмоций. Луиджи, бывший от природы таким же маленьким и злым, как Макс, отдавался по полной, иногда даже переигрывая. Иной раз Максу казалось, что даже он бы сыграл лучше – учитывая, что про его игру в его единственной постановке Престон отзывался и то лучше, чем про каждую реплику Луиджи.

Удивительно, почему эти двое друг друга терпели?