То, что им нужно (СИ)

Руки не те, прикосновения не той силы, поцелуи несладкие, всё какое-то неправильное и хрупкое, выдуманное. Словесное очарование, как и любое другое - тает. Когда открыли доступ к телу, стал получаться трах за трахом, жёстче и жёстче, а искры больше не высечь. Юнги не понимает, чего ему не хватает и что не так, мучается и мучает Намджуна. С Хосоком не делится, думает, будто тот поднимет его на смех и снова скажет не выёбываться. Впрочем, подозревает, что это его же мысли, а Хосок, напротив, аргументирует красиво или скажет какую-нибудь неординарную правду, слышать которую не сильно-то и хочется.

Встревать в глубины многолетней дружбы - риск вовсе не благородный. Всё равно, что разделять сиамских близнецов: неясно, на пользу ли и долго ли протянут разделённые половины. Хосок не посмел. Ему кажется, он задушит их близость и исчерпает степень откровенности, развалит весь замок, как ту башенку дженги, а в наказание будет пустота и навсегда потерянное доверие.

Атакованный такими скверными размышлениями, он пропускает комментарии заказчицы и отчуждённо смотрит, как флорист делает пометки в каталоге с букетами. На всё наплевать. А раньше удавалось отвлекаться.

На улице уже стемнело давно, а Юнги всё ещё не вернулся домой, на звонки не отвечает. Хосок мечтал расслабиться, в ванне полежать. Охуенно расслабился, нога танцует твист, и глаз дёргается. В выходной день, в который Юнги не обещал быть с Намджуном - пропажа. Хосок не встревает в их дела, но в курсе держится. В «какао» тоже молчок. Изжевав губы, Хосок ломится к выходу, потом возвращается обратно, пинает с дивана подушки и, выругавшись, всё-таки идёт к лифту. Ты подумай! Черти его носят, где ни попадя! Найти и отпиздить хорошенько - как мотивация.

Он к нему на работу: там другой бармен, тоже парниша знакомый - говорит, был двадцать минут назад, пил. Отерев лицо ладонями, Хосок почти всплакнул. Потому что в таких случаях искать Юнги особо не надо - он в соседнем заведении. В караоке. Снял себе кабинку, заказал еды. Не вдрабадан, на ногах держится, но его тянет геройствовать и показывать миру, кто тут батька. Юнги корчится перед телевизором и орёт в микрофон, мимо нот, мимо законов и правил, переделывая песню на свой лад. И песня эта о разбитом сердце. Хосок смекает, что за те десять-двенадцать часов, что они не виделись, произошло какое-то дерьмо. Он обнимает его сзади. Юнги перестаёт петь не сразу, вникая, чьи это руки. На фоне остаётся одна музыка и печальный всхлип.

— Мы расстались, — поясняет Юнги и подаёт Хосоку второй микрофон.

Тот перенимает без слов и пулей вступает в следующий куплет. Они традиционно рвут глотки вдвоём, выкладываясь по полной. Если кому-то медведи на уши и наступали, то им откусывали. Но это совсем не важно. Потому что в плясках по дивану и столу, в этом крике и бесновании, где любой приличный человек с воплями бросится за экзорцистом, и есть особенная прелесть.

Всё еще не отдышавшись, Юнги прильнул к Хосоку с объятиями и тихо выдохнул:

— Я люблю тебя.

Он пьян. Он себя не контролирует и назавтра наверняка всё забудет, к тому же, не стоит воспринимать буквально: спустя столько лет эти слова можно произнести и по отношению к человеку несомненно близкому. Они и не раз баловались. Кивая, Хосок лишь похлопывает его по спине и спрашивает, не желает ли маэстро ещё одной песни.

Бесились до хрипоты, домой вернулись за полночь. Всё, на что хватило Юнги - упасть ничком на диван в гостиной. Хосок подсунул подушку ему под голову и принёс плед, а потом и тазик. Ожидалось, что минут через двадцать Юнги попрощается с выпитым за вечер. Так оно и случилось. Потом помощь в ковылянии до ванной, где Юнги, шатаясь, чистит зубы. Он ничего не понимает, как же его, такого мерзкого и безнадёжного, можно выносить. А Хосок молчком, без криков и не потому что голос подсел.

Почти до утра Юнги продолжал ныть о том, что у них с Намджуном разрыв, и это его бросили, сказав, будто им не по пути, потом ещё деньги какие-то в лицо швырнули. Если бы Хосок заранее знал, чем это закончится, ни за что бы в тот вечер не настаивал на выходе Юнги из дому.

Помимо жуткого похмелья на следующий день накрывает и соль-боль от расставания. Хосок притопал с антипохмелином, помогает встать, Юнги сидеть страшно: всё продолжает вертеться и крутиться, сотрудники вестибулярного аппарата разъехались в отпуска.

— Ты вчера наебенился сильнее обычного, — Хосок протягивает стакан.

— Ага. В щи.

Где-то между рюмками с водкой глотал и пиво, мешал по-страшному, чтобы сделать себе похуже. Сегодняшней катастрофы тогда не предвидел. Расходился только к вечеру, и то потому, что Хосок вытянул на прогулку. Прохлада приободрила.

— Насчёт того, что я вчера устроил… Давай не обсуждать, лады? — просит Юнги.

— Без проблем, — соглашается Хосок.

После они возвращаются, Хосок садится за макбук и ваяет новые планы, Юнги устраивается рядышком и виновато смотрит. Вообще-то кое-что ему бы обсудить не мешало. Он прекрасно помнит, что проболтался.

— Хосоки? — эта редкая форма обращения действует на того магически: дела сразу же заброшены.