То, что меня не убьёт...-1

У продавщицы вытянулось лицо — это где же носят форму из бархата?

А у Миль возник было вопрос, почему бы не успеть, ведь до начала занятий ещё недели полторы, но бабушка уже продолжала:

— И ещё нам нужны новые нитки, и другие пуговички… а лучше «молнию». Есть у вас пластмассовые «молнии»? И кружева на воротнички… нет, пошире, пожалуйста… А на фартучки…

Миль с любопытством наблюдала, забыв о вопросе. Конечно, если перешивать всё, то времени осталось не так уж и много. Скорее даже наоборот.

И вот ткани куплены и доставлены, Миль стоит и хихикает — бабушка вертит её, обмеряя; большие портняжные ножницы щёлкают и сверкают, разрезая большие куски материи на маленькие со звуком: «Хррт, хрррт…» Стучит швейная машинка, покачивается её большая чугунная педаль и крутятся колёса, проворачивая тугой ремень передачи… Вот уже непонятные лоскуты смётаны белыми нитками и можно что-то примерить, и бабушка напевает себе под нос, а иголки и булавки в её ловких длинных пальцах так и мелькают туда-сюда, и уже удалены белые нитки, и бабушка вешает на плечики коричневое платье, простенькое, но такое ладное, что глаз не отвести. Миль робко касается его и поглаживает, и ей мерещится, конечно, что платье льнёт к её пальцам… А бабушка, поглядывая, прячет улыбку и бормочет:

— Определённо не хватает кружев… — и в руках её словно вскипает белая пена. Посверкивая серебром, мелькает тонкая игла, стремительно исполняется короткое балетное па ножниц… и вот из-под бабушкиных пальцев вспархивает и оседает на воротничке и рукавах платья нечто такое невесомое и ажурное, на которое только и любоваться, не дыша, чтобы не растаяло.

Какое-то время бабушка и внучка, обнявшись, тем и занимаются — сидят и смотрят на янтарно- золотистые мягкие переливы бархата и оттеняющую его снежную белизну кружев. Плечики с платьем висят на витой ручке дверцы бабушкиного гардероба, на фоне овального зеркала. По зеркалу курсивом выткалась кучерявая надпись: «Волшебство, а не платье. Как я в таком чуде пойду в эту занудную школу?»

— Да, — задумалась бабушка, — этого я не учла. Там же половина детдомовских… Не зря же правительством утверждена эта убогая форма, что всех уравнивает… Ну не умею я шить так гениально, как требуется по уставу. Зато я умею кое-что другое! Займись-ка чаем, ладно?

И, пока внучка накрывала на кухне стол и заваривала чай, бабуля успела сделать на плече платья маленькую нашивку золотой тесьмой.

— Ведьма я или нет, в конце-то концов? — сказала она, гордо разглядывая свою работу.

«Натуральная ведьма», — подтвердила Миль. Бабуля сплела из золотой тесьмы «Перевёртыш», иначе говоря, «Золушку» — несложный узел, благодаря которому бархатное платье казалось, когда нужно, обычной школьной формой. Выглядел же узел изящным украшением — если его не прикрывала широкая лямка фартука.

«Ба, а можно мне его сейчас же примерить? Ну, пожалуйста!» — надпись обвилась вокруг обновки и, сползя на пол, попыталась забраться на бабушкины тапочки. Бабушка рефлекторно подняла ноги над полом и засмеялась:

— Да надевай, конечно! А то для кого я его сочиняла, спрашивается? Эй, кышь! — это уже относилось к приставучей надписи, которую Миль, бросившись наряжаться, позабыла стереть.

Прохладный материал платья гладко скользнул по коже и, тут же став тёплым, приник к телу.

«Ой, как хорошо! — бархат был ласковым, платью явно нравилась его хозяйка. — Бабуля, спасии-и-бо!»

Миль подпрыгнула и поцеловала бабушкину щёку. Бабушка, поймав внучку, понесла её в кухню, где их ждал чай:

— Это ещё не всё! Помнишь, как называется этот узелок? Это очень хитрый узелок. Благодаря ему платье… — Бабушка вдруг замолчала и, поставив внучку на пол, задвинула её себе за спину.

Миль ничего не понимала, пока не услышала чужой мужской голос. Весёлый такой, молодой:

— Действительно, очень милое платье. А это и есть, наверное, моя племяшка?

Бабушка стояла молча и как-то так напряжённо, что Миль испугалась и поняла: беда. Не зная, что делать, она съёжилась за бабушкиной спиной и замерла.

— Сынок. Пришёл. Живой… — бабушкин голос звучал странно, сипло, придушенно.

— Да, живой. Здравствуй, мама.

Миль отважилась одним глазком выглянуть из-за бабушки и снова спряталась: молодой человек, стоявший у входа в кухню, был очень красив, буйно, агрессивно. И уже знакомые щупальца-ленты клубились вокруг него, подёргиваясь и извиваясь. Судя по ним, добра от него ждать было бы глупо, но он, видимо, не знал, что разоблачён, а может, ему на это было наплевать. Миль перестроилась и теперь, минуя бабушкину защиту, ощущала его поле — сильное, да, но — не сильнее бабушкиного, к которому он и подступиться не мог, так и топтался там, в коридорчике, понемногу сдавая назад.

— Десять лет. Ни строчки. Мы с отцом извелись… — бабушкин голос звучал уже нормально.

— Твой человеческий муж мне не отец. Я — хиз-Владар… — холодно начал он, но бабушка прервала его таким тоном, что вся его спесь мигом сдулась:

— Поведала бы я тебе, кто ты, но не при детях будь сказано. Зачем ты пришёл? А впрочем, и так ясно — Ксанд верен себе… А ты, значит, ему.