«То, что мы зовем душой…» Избранные стихотворения

Мы останавливали с тобой
Каретоподобный кэб
И мчались по Лондону, хвост трубой,
Здравствуй, здравствуй, чужой вертеп!
И сорили такими словами, как
Оксфорд-стрит и Трафальгар-сквер,
Нашей юности, канувшей в снег и мрак,
Подавая плохой пример.

Твой английский слаб, мой французский плох.

За кого принимал шофер
Нас? Как если бы вырицкий чертополох
На домашний ступил ковер.

Или розовый сиверский иван-чай

Вброд лесной перешел ручей.
Но сверх счетчика фунт я давал на чай —
И шофер говорил: «О’кей!»

Потому что, наверное, сорок лет

Нам внушали средь наших бед,
Что бессмертия нет, утешенья нет,
А уж Англии, точно, нет.

Но сверкнули мне волны чужих морей,

И другой разговор пошел…
Не за то ли, что список я кораблей,
Мальчик, вслух до конца прочел?

Троя

Т. Венцлове

– Поверишь ли, вся Троя – с этот скверик, —
Сказал приятель, – с детский этот садик,
Поэтому когда Ахилл-истерик
Три раза обежал ее, затратил
Не так уж много сил он, догоняя
Обидчика… – Я маленькую Трою
Представил, как пылится, зарастая
Кустарничком, – и я притих, не скрою.

Поверишь ли, вся Троя – с этот дворик,

Вся Троя – с эту детскую площадку…
Не знаю, что сказал бы нам историк,
Но весело мне высказать догадку
О том, что всё великое скорее
Соизмеримо с сердцем, чем громадно, —
При Гекторе так было, Одиссее,
И нынче точно так же, вероятно.

«Чья-то нежность, и наша гримаса…»

Чья-то нежность, и наша гримаса…
«Потерпи еще, – просят, – постой!»
Этот мир, как соринку из глаза,
Вынут нам с набежавшей слезой.
Лишь бы в этой слепой проволочке
Доверяли мы легкой руке, —
И покажут его на платочке,
На крахмальном его уголке!

«Лишайничек серый, пушистый, на дачном заборе…»

Лишайничек серый, пушистый, на дачном заборе,
Такой бархатистый, – свидетелем будь в нашем
                                                                споре.
Жизнь – чудо, по-моему, чудо. Нет, горечь и горе.

Да, горечь и горе, а вовсе не счастье и чудо.

На дачном заборе, слоистый, не знаю откуда.
Такой неказистый, пусть видит, какой ты зануда.

Какие лишенья на мненье твое повлияли,

Что вот утешенья не хочешь, – кружки и спирали
Под пальцами мелкие, пуговки, скобки, детали.

Всего лишь лишайничек, мягкою сыпью, и то лишь

Забывшись, руке потрепать его быстро позволишь,
И вымолишь вдруг то, о чем столько времени
                                                      молишь.

Затем что и сверху, и снизу, и сбоку – Всевышний,

Поэтому дальний от нас, выясняется, – ближний,
Спешащий на помощь, как этот лишайничек
                                                             лишний.

«Разве можно после Пастернака…»