– За все эти годы вы ни разу не сказали мне, что довольны моей работой, – заметила Хелен. – Ни одного положительного комментария!
– Напрашиваешься на комплименты, О’Дауд? Ей-Богу, я разочарован.
Снова «О’Дауд». Он делает это специально, чтобы позлить ее.
– Я ни разу не отказался от твоих статей, – продолжил он, – даже от тех, которые ты писала по своему усмотрению. Всегда платил тебе вовремя, причем весьма щедро. Тебе что, этого мало?
– Господи, – выдохнула она, – вам просто этого не дано. Сомневаюсь, что вы опознаете комплимент, даже если столкнетесь с ним лицом к лицу.
Не успел он ответить, как рядом возник один из помощников Брина. Хлопнув шефа по плечу, он спросил, что тот будет пить. Надеется, без сомнения, занять вакантное место – как-никак преемника еще не назвали.
Отвернувшись, Хелен стала проталкиваться сквозь толпу к бару, где симпатичный белокурый бармен разливал напитки и готовил коктейли. Судя по акценту, какой-нибудь скандинав.
С Брином они больше не пересекались. Усевшись у стойки, она вступила в разговор с Торвальдом из Норвегии, который поведал ей, что по вечерам он работает в баре, а днем учит кельтскую литературу в Тринити-колледже.
Она все еще болтала с ним, когда Брину вручили подарок – набор клюшек для гольфа. Тот выступил с благодарственной речью, и все в ответ захлопали.
К тому времени, когда Торвальд помогал ей облачиться в пальто – а было это часом позже, – Брина давно уже и след простыл.
1990
Сара
– Марта, не трогай тарелку брата! Ты же знаешь, он не любит, когда ты дотрагиваешься до его еды… Стивен, кушай йогурт, детка. Нет-нет, никакого меда в волосах. Марта,
И так каждое утро. Нил еще раньше уходил на работу, и Сара распоряжалась за двоих, пока к ней не прибывала подмога. Двухлетний Стивен твердо стоял на том, чтобы есть самому, но был еще слишком неловок, чтобы справиться с этим как следует. Марта, которой вот-вот должно было исполниться пять, разнообразила процесс своими детскими шалостями.
Сара бросила на тарелку тост и оглянулась в поисках масла.
– Не удивлюсь, если в одно прекрасное утро я проснусь совершенно седой.
Марта с интересом взглянула на русые волосы матери.
– Кто сделает их седыми?
– Ты, маленькая обезьянка, – Сара быстро чмокнула малышку в белокурую головку. – Ты и твой братец. Но я все равно очень люблю вас.
Сара не уставала говорить детям о своей любви. Она окутывала их этим чувством с утра до вечера. Нил утверждал, что она балует их, но ей было все равно. Это ее дети, и она вправе повторять, как много они для нее значат, при каждой удобной возможности.
Порой ее пугала эта всепоглощающая любовь. Украдкой Сара разглядывала других родителей – в магазине, на приеме у доктора, в очереди в кинотеатр. Чувствуют ли они ту безмерную тяжесть любви, которая обрушивается на нее всякий раз, когда она смотрит на Марту и Стивена?
А Хелен? По письмам не скажешь, что она питает к дочери какое-то особое чувство. Ее замечания насчет Элис полны язвительных упреков. Но у Хелен, похоже, такая манера общения. Разумеется, она любит Элис – разве может мать не любить своего ребенка?
Сара открыла холодильник, чтобы достать оттуда мармелад, но громкий треск заставил ее обернуться. На полу, в луже молока, лежало то, что было раньше чашкой Марты.
– Что случилось?! – воскликнула Сара, бросая мармелад на стол и хватаясь за веник и совок. – Что ты натворила?
– Мамочка, я случайно ее задела, – дрожащим голосом выдавила Марта. – Я не нарочно.
Сара выкинула осколки в мусорную корзину.
– Знаю, детка, и все же надо быть осторожнее.
– С добрым утром!
Все трое повернулись к двери. Пухлое личико Стивена озарилось улыбкой:
– Нори!
Он протянул к ней ручонки, и Сара с трудом подавила укол ревности, когда Норин, скинув пальто, схватила малыша и крепко обняла его.
– Неужели ты еще не позавтракал, шалунишка?
Не дожидаясь ответа, она усадила Стивена на колени и начала кормить его йогуртом. А он – решительно отвергавший помощь Сары! – покорно глотал ложку за ложкой.