То, что не могло случиться

Ох, как я тебя понимаю, Гарик! Это трудно… Даже невыносимо местами. Когда будучи на пике страшной, невообразимой душевной боли, ты научился ценить мимолётные мгновения счастья, самую малость, щепотку, которому нет цены, хранишь, растягиваешь, будто кислород в той комнате пустой, благодаря которому ты живёшь. Ты всё ещё живёшь! Дышишь! Танцуешь! Хотя, какие танцы… Не нужен тебе этот танец… Хочется просто дышать… Просто жить… И лишь мечтать, что когда-нибудь, рухнет стена и вместо той щёлки будет простор и много воздуха, настолько много, что не придётся задерживать дыхание на неопределённый срок… Твоему счастью не будет конца, но ты будешь, Гарик, навечно ценить прошедшие мгновения, будешь помнить их как наяву…

Тебе сейчас говорят «отпусти»! Но ты не отпустишь… Никогда. Ты знаешь, что это на всю жизнь… Тебе, несчастный Гарик, говорят, что ты глупец, что потом превратится это не больше чем в конфету, не больше чем в самый длинный и сладкий экстаз. Не верь! Это уже не будет любовью, ты превратишь её в кайф и наслаждение. Разве так можно? Не думай, не слушай!

Когда будет много воздуха, ты будешь всё равно задерживать дыхание… Гарик, тебе не нужно её бренное тело, я знаю. Тебе хочется слияние ваших душ…

Это будет… Любовь…

Вас не будет в этом мире, вы улетите… Далеко-далеко… Подальше от Земли… В…

Всему своё время, Гарик. Всему своё время…

Глава III

Утро выдалось немного пасмурным: тёмные облака пленили небосвод, моросящий дождь и лёгкая прохлада овеяли только-только пробудившийся город.

Гарик обманул «Шамана» и встал на час раньше.

Он налил себе кружку крепкого чая, сел в кухне напротив окна и наблюдал за каплями дождя, которые смертельно разбивались о стекло и медленно стекали вниз к подоконнику. В еще сонной голове рождались странные, противные и приставучие мысли. На душе небольшой холодок, смятение, тревога. Ольга сильно и крепко въелась в сердце и разум Гарика. Он постоянно переживал, скучал, создавал фантазии, порой ему даже становилось плохо от них.

Что поделать.

Зал совещания. И снова работа.

И вот они сидят совсем близко друг с другом, их разделяет лишь стул, как невидимое стекло, как граница между несознательным и сознательным, между желанием и нежеланием, между да и нет…

Она, в сладких облаках, и он, в невыносимых муках.

Ольга хотела рассказать Гарику свой сон, поделиться волшебным мигом, но упорно игнорировала это из-за одной лишь только мысли непризнания и непонимания частички её счастья. Она никак не могла отпустить ту прогулку, наоборот, вспоминала неустанно всё в мельчайших подробностях, дорисовывала детали, тем самым отвлекаясь от страданий, терзающих её душу и мысли. Несчастный ангелочек стыдился своего моментного порыва нереального (отчасти) счастья, не хотела им делится, даже со своим звёздным путником.

Ангелочек расправил крылья с необычайно долгожданной свободой и лёгкостью…

Наконец она смогла полететь, ничего не боясь, по бесконечной Вселенной, пусть и недолго, лишь на миг, но полететь, почувствовать себя собою…

Ему так хочется ей многое сказать, страсть! Но страх… Человеческий страх играет отменно свою роль.

Боязнь не перед сказанными словами, отнюдь не в них! Боязнь от мысли, что вдруг, она не хочет услышать этих слов, что на эти слова она ответит ещё большим равнодушием, которое убьёт Гарика…

Ох, понимаю твои мысли. Ты потерян, ты в смятении. Напишу тебе пророка и помощника.

Дождь закончился, оставив после себя слабый запах свежести.

На волне задумчивости, неспешно выйдя из здания на улицу, Гарик невольно стал свидетелем демонстрации протеста или если быть точнее, бунта, причём яркого, выразительного, в плане метафорического посыла, который состоял из всего-то одного человека. Зато какого…

Внешний вид бунтаря был до безобразия официальным, даже немножко аристократическим и в тот же момент помятым, неопрятным, грязным, бродяжным: серый клетчатый костюм, белая рубашка, пыльные, с протёртой подошвой, туфли; грязные волосы, на лицепятна грязи, неаккуратно выбритая щетина, глубокие, выразительные глаза; в одной руке бунтарь держал пакет с кучей пустых бутылок из-под алкоголя, во второй то ли ликёр, то ли вино (не имеет значение).

– Пропили! – прокричал бунтарь, с силой бросив на ухоженный газон пакет с бутылками, да так сильно, что пакет порвался и всё содержимое хаотично рассыпалось от него на два, а то и на три шага. – Пропили культуру! Про-пи-ли! Народ пропили! Следующее поколение про-пи-ли! – выделяя каждый слог особой интонацией, кричал бунтарь, жестикулируя рукой, будто стучал по столу.

Спустя мгновение, бунтарь умолк и сел на газон, специально спиной к зданию министерства. Открыв бутылку алкоголя, начал пить.

Гарика словно пчела укусила, больно так, бодряще, от чего он мигом забыл о чём думал. Ему захотелось вдруг поговорить с бунтарём. Его тянула к нему неведомая сила…

Гарик присел рядом с бунтарём.

– Вам чего-нибудь надобно, милейший? – вложив максимальную неприязнь в последнее слово, окинув взглядом Гарика, выдал бунтарь.

– Поговорить хочется, а не с кем. – робко ответил Гарик.