То о том, то об этом. Рассказы

Когда дверь захлопнулась, стало еще тише. Серафиме вспомнилось, как ещё до рождения Дуняши, она три года проучилась в университете, пока её не отчислили за низкую успеваемость. Вспомнилось, как однажды, уже после сессии, среди лета, ей пришлось отправиться в один из множества незнакомых ей корпусов в отдалённом от знакомого районе города. Территория, на которой раскинулись учебные, жилые и технические здания университета, была огромна. Архитектурный посыл, находчиво преемствующий классические традиции, состоял, очевидно, в возвышающем значении образования и еще более возвышающем – патриотизма, однако в нынешних обстоятельствах производил впечатление совершенно иного свойства. Залитый полуденным солнцем асфальт, слепяще-белые колоннады несоразмерных обыденному человеческому чувству гигантских сооружений при абсолютной, почти пугающей безлюдности, создавали ощущение сновидческое, сюрреальное, напоминающее картины Джорджо де Кирико и заброшенные театральные декорации. Опустелость внутри нужного ей корпуса поражала еще сильнее, чем снаружи. Даже на входе не оказалось кого-нибудь, чтобы проверить наличие студенческого билета или чего-то в этом роде. Она поднялась на второй этаж, прошла по круговой балюстраде, попыталась открыть дверь в предположительно требовавшийся ей зал, но дверь не поддалась. Затем последовало ожидание у другой двери, поспешное перемещение с этажа на этаж, снова ожидание. Ни причину, по которой она оказалась в этом месте, ни того, что из этого вышло, ни одного лица, ни одного разговора она даже смутно не могла теперь припомнить, но эту тишину, эту безлюдность, это ожидание, эти белые колоннады помнила яснее вчерашнего дня.

Бабка Анюта принялась медленно спускаться по лестнице с третьего этажа. Лифта в доме не было. Чтобы преодолеть очередную ступень, ей требовалось сначала поставить на неё трость, потом одну ногу, а потом и вторую. Сегодня она решила навестить своего единственного в городе родственника – брата Багратиона, который ровно восьмой год покоился на местном кладбище. Погода стояла хорошая, новая изумрудно-зелёная шаль, которую она долго не решалась купить и в конце концов выторговала почти задаром на рынке, смотрелась очень прилично, и бабка Анюта приободрилась. В трамвае она заняла одиночное место у окна. В мокрых кустах и деревьях с уже вполне мясистыми листьями сверкало солнце. Всаженность домов в землю казалась особенно основательной. Почему-то захотелось плакать. На сиденье перед ней уселась грузная женщина с густыми чёрными волосами, собранными в хвост красной бархатистой резинкой, украшенной стразами. В местах, где стразы отвалились, виднелись следы клея. Над верхней губой у женщины росли мягкие чёрные усики. Затренькал телефон. Женщина ответила («Алло!») и принялась что-то бурно обсуждать («Да!… Я сейчас еду… Бери, я тебя наберу… Да!… Я еду!… В трамвае еду…»). Бабка Анюта не вникала в раздававшиеся перед ней слова, раздражали её скорее сами резкие звуки. Она подалась вперед и похлопала женщину по руке. Та, видимо, решила, что её задели случайно, только слегка обернулась и продолжила телефонный разговор. Бабка Анюта стукнула с досады по переднему сидению тростью.

– Так, давай тут хватит уже… Хватит!

Женщина оторопела и убрала телефон. («Перезвоню…»)

– Вы что делаете?

– Что надо, то и делаю!

– Больная!

– Это ты больная, приехала…

– Да…

– Я не хочу слушать ваши «аллилуйи»!

Последнюю фразу бабка Анюта произнесла очень громко, преувеличенно отчетливо, почти по слогам.

– Ты нее имеешь права оскорблять…

– Имею право оскорблять! Ещё не наши, ещё тут командуют…

– Я гражданка Российской Федерации!

– Ой, да… Ну… не нашего города!

– Нашего! Я тут прописана и квартиру я тут купила!

– Приехали сюда и купили квартиры!

– Купила, да! Какое твоё дело? Больная…

– Это ты больная, приехала! А я здоровая, я здесь живу!

Саяра решила больше не спорить, тем более ей было пора выходить. Впечатление от случившегося она почти сразу с себя стряхнула. Дома её ждала больная мать, примерно такого же возраста, как бабка Анюта. Когда Саяра зашла в комнату, она сидела в кресле с пультом в руках и закрытыми глазами. Засыпала она всегда с пугающим видом – как будто при таком положении её рот уже должен был широко открыться, но в силу какого-то внутреннего усилия оставался закрытым, странно удлиняя нижнюю часть лица, делая его почти неузнаваемым, чужим. Саяра разбудила её, заставила съесть немного супа, помогла сходить в туалет и снова отправилась на улицу, выгулять Джека, белого бультерьера с чёрными носочками.