То самое неловкое чувство

– Ты чего как в музее? – раздражённо бросил Герман, заметив, что я отстал, озираясь по сторонам.

– А где твоя мама? – вздрогнув от внезапного вопроса, спросил я.

– Устраивает личную жизнь, наверное. Я не вникал.

Он скрылся за дверью комнаты, и я неуверенно пошёл за ним, размышляя о том, что мама Германа, как и моя, некоторое время назад пополнила клуб разведёнок. Комната Германа была обставлена чуть больше, тут был даже похожий на наш шифоньер, на котором одиноко ютилась какая-то коробка из-под обуви. Но из-за размеров комнаты и высоких потолков создавалось впечатление пустоты и дискомфорта. Не спасала положение даже широкая кровать с коваными ножками.

На кровати по-хозяйски развалился огромный жирный кот. Я с трудом справился с побуждением подойти и потискать его. Всё же он казался единственным живым уютным элементом в этой обстановке. Герман поставил стул у своего рабочего стола и велел мне сесть. Я послушно уселся перед компом, где был открыт учебный модуль.

За два часа аудирования и тренировок произношения я успел возненавидеть английский всем своим естеством. Всё потому, что за каждую ошибку получал от Германа презрительную насмешку. Я порядком утомился. Даже глаза начали немного слезиться от монитора. Чтобы как-то отдохнуть, пока Герман отвечал на звонок мобильного, я начал разглядывать рабочий стол и книжный шкаф. Его дверцу украшал небольшой коллаж из фотографий разных городов США, где работал Герман. Некоторые из них просто изображали городские пейзажи, на некоторых присутствовал он сам, один или в компании. К каждой был прикреплён аккуратный стикер с названием города.

Моё внимание привлекла фотография из Питтсбурга. На ней Герман стоял в окружении толпы людей, разодетых в нелепые костюмы. У некоторых из них были радужные флаги в руках. «Гей-парад?» – предположил я, задумчиво почесав затылок. Герман не был похож на гея, должно быть, просто ходил посмотреть, как на какую-нибудь достопримечательность. То, что он не прятал это фото, подтверждало догадку. Я ещё раз взглянул на людей вокруг него и тяжело вздохнул. Они выглядели свободными и счастливыми.

– Хотел бы я родиться не здесь, – проговорил я себе под нос еле слышно.

– Место и время для рождения, – повторив мой вздох, глухо отозвался Герман. – Всего две вещи в жизни нам не под силу изменить. И если с первым ты ещё можешь попытаться что-то сделать – выучить язык, переехать, начать всё заново в новом месте, то второе исправить уже невозможно.

Он устало опустил взгляд. Я не знал, в чём конкретно была его проблема, но чувствовал, что, как и моя, она гложет его изнутри. Мне вдруг подумалось, что за этой его маской обаятельного красавчика скрывается парень с душевной травмой. Хотелось расспросить его, но я знал по себе, что если человек не хочет открываться, то заставлять его сделать это – насилие, почти такое же страшное, как и физическое. Одно я понял, у нас с Германом было больше общего, чем мне показалось на первый взгляд.

Евген пришёл ко мне поиграть без предупреждения. В выходные он редко появлялся, обычно тусовался у сестры или уезжал к родителям. Я не мог не волноваться, находясь рядом с ним, хотя он вел себя как обычно: съел всю еду из холодильника, а после занял мой комп. Я всегда считал его немного не от мира сего. Он был старше на полтора года и учился на втором курсе, но часто вёл себя как ребёнок. Все его потребности сводились к еде и развлечениям. Причем развлечения эти тоже были совершенно детскими. В вопросах общения с девушками Евген был жутко наивным и нерешительным. В свои девятнадцать он всё ещё оставался девственником. И я бы, может, решил, что он гей, но он вообще не интересовался ничем, кроме игр и своих книг.

Вот и сейчас он катал с моей учётки, не особо задумываясь, что и достижения, и полученный стафф пойдут не ему. Параллельно рассказывал, как они с одногруппниками угорают на парах, время от времени озираясь на меня, чтобы убедиться, что я всё ещё его слушаю. А я мучался дилеммой, рассказать ли ему или лучше не стоит. Я мог бы просто сказать, что начал засматриваться на парней, и если всё пройдёт гладко, перейти ко второму этапу. Меня останавливал только один вопрос. А что потом? Допустим, случится невозможное, планеты выстроятся в один ряд, начнут вращаться в ретрограде, и Евген заинтересуется. Но тайна, которую знают двое, уже не тайна. Рано или поздно об этом прознают его родители, моя мама, и наступит конец света. Самый настоящий армагездец.

Пока я думал об этом, Евген по-тихому слинял в туалет. Было гадко осознавать это, но в его отсутствие я чувствовал себя легче. Нехотя я пришёл к выводу, что если так и дальше продолжится, мне придётся перестать с ним общаться.

Его как-то подозрительно долго не было, и я постучал в дверь ванной. Евген открыл через минуту. По его лицу стекали капли воды, а глаза были какими-то нездорово красными.

– Ты чё, ревел?

– Не, блевал, – он вытер свой квадратный подбородок куском туалетной бумаги.

– Отравился? – у меня холодок пробежал по спине. Говорил же маме, что котлеты не должны так пахнуть.