То, ушедшее лето

С кладбища они шли вместе. Тужурка просто не мог тут же, после похорон вернуться в квартиру, где уже не было Янциса. Ему и подумать было страшно остаться там с его матерью — что-то в ней жуткое появилось, что именно — непонятно, но уж точно — жуткое. И Тужурка инстинктивно потянулся к Димке, потому что из всех ребят, пришедших на кладбище, Димка показался ему самым крепким. Ну, самым витальным, что ли, как сказал бы Янцис. Жизнестойким. Да и Димка, наверное, понял, как хреново парню. Все время рядом стоял, потом потянул за рукав: пошли!

Долго шли молча, а куда — непонятно. Да Тужурка и не спрашивал — куда. Идут и ладно. Когда тебе плохо, надо идти. Пока не свалишься от усталости. Прошли Задвинье, перешли через мост, попетляли по Старому Городу. Потом — Бастионка, Эспланада. Возле Художественного музея Димка сказал:

— Пошатайся здесь минут десять, мне надо в гараж забежать.

Тужурка кивнул и, сунув руки в карманы, стал «шататься». Время было уже предвечернее, но светло как днем. Прохожие появлялись редко, и все какие-то неторопливые, задумчивые. Тихо здесь было, даже машины почему-то не проезжали. И странное ощущение нереальности охватило Тужурку. Словно попал он в фантастический город, где живут вне времени, где все безмолвно, а люди — призраки, тени живых людей. И сам он тоже какая-то тень, ни с кем и ни с чем не связанная, так — пустота и бесцельность.

Край предзакатного неба был настолько зеленым, что и в Прибалтике редко увидишь, а длинное перистое облачко, и впрямь похожее на перо, — таким золотисто-оранжевым, каким ничто другое в природе не бывает, и от этого ощущение нереальности усиливалось еще больше. Даже треск мотоцикла был сначала сам по себе, не входил в сознание, отторгался, как нечто ненужное, но когда рядом с Тужуркой завизжали тормоза и Димка крикнул: садись! — вся нереальность рухнула карточным домиком, мгновенно и навсегда — хорошо, если она приходит к людям хотя бы один раз в жизни.

Когда въехали в лес, день сразу, без перехода сменился вечером. Ну, не то чтобы настоящим вечером, а как бы поздними сумерками, потому что белый лист бумаги, прикрепленный Димкой к сосне, виднелся еще вполне отчетливо.

— Так только бабы стреляют, — и Димка заставил его стать не лицом к дереву, а правым боком, а потом еще и руку чуть-чуть согнуть в локте. — Теперь давай. Только нажимай плавно, не то дернется.

Плавно сначала не получалось, ствол неизменно дергался то вверх, то в сторону, и проклятый белый лист казался Тужурке чуть ли не заколдованным. Хорошо, что не разозлился, тогда бы наверняка так ничего и не получилось. Но Тужурка сумел задавить в себе раздражение и стыд за собственную беспомощность, и, когда Димка сменил магазин, вдруг сразу стало получаться.

В город вернулись уже настоящим вечером, в темноте.

Димка не высадил его в Задвинье, а поехал прямо к гаражу, отпер ворота, завел во двор мотоцикл и повел Тужурку в уже знакомый тому подвал.

Тужурка курил вторую или третью сигарету в своей жизни. И впредь он курить не собирался. Но сейчас, пока ни один из них не мог начать разговор, надо было чем-то занять время, потому что просто сидеть и молчать как-то не получалось. В общем-то никакого особого разговора не требовалось. Без разговоров все было ясно. И все-таки…

Начал Димка.

— Что такое Freijagd знаешь?

— Знаю.

Димка, однако, подтвердил для верности:

— Вольная охота. Вылетает летчик без определенного задания. Что ему попадается на глаза, то и уничтожает.

— Знаю, — повторил Тужурка.

— Согласен?

— А ты как думал?

— На мой взгляд, — задумчиво сказал Димка, — самое подходящее — полевая жандармерия. Бляхи у них фосфорные. Светятся ночью. Не промахнешься.

— Правильно, — согласился Тужурка. — Когда?

— Завтра вечерком, попозже. Не возражаешь?

— По мне, хоть сегодня.

— Нет, — сказал Димка, — завтра. Я тебе сейчас ложе сооружу. Можешь целые сутки дрыхнуть. Утром жратвы принесу.

Он, действительно, всего на секунду-две включая карманный фонарик, соорудил импровизированное ложе и уже собрался уходить, когда Тужурка вдруг вспомнил…

— Подожди-ка.

Димка наверняка даже в этой непроглядной темноте узнал эту книжку по формату. Потому что, хотя и спросил: «Это что еще?» — но голос у него был хриплый, как у отчаянного астматика.

— Так он велел, — тоже внезапно охрипнув, сказал Тужурка. — Ну, понимаешь, предполагал он, наверное, что… В общем, велел…

Слова не шли с языка, застревали во рту, но разве тут надо было еще чего-то объяснять…

Они долго шатались по городу, сначала в районе Гризинькална, потом, пройдя вдоль железнодорожных путей, возле Матвеевского кладбища.

Лето наступало полным ходом. Только северный ветер еще не сдавался. Каждый порыв был резким, холодным и приносил с залива солоноватую свежесть еще не прогревшегося моря.