То, ушедшее лето

Они бродили, как неприкаянные, и почти не разговаривали. Синеватые, постепенно густеющие сумерки не располагали к разговорам. По пустякам болтать они были просто не способны, а говорить о предстоящей «охоте» вроде бы рано было, да и сама «охота» в этот удивительно мирный, расслабляющий вечер стала казаться затеей почти нереальной…

Вышли к водокачкам, поднялись на пригорок, сели. Молодая травка еще мешалась с прошлогодней, жухлой. Солнце только что закатилось. Красный цвет на небе переходил в пурпурный, да и тот уступал уже место сероватой дымке. Становилось все прохладнее. Гудели маневровые паровозы, лязгали буфера. Прошел длиннейший состав с танками на платформах. Две платформы были оборудованы для зениток. Возле них сидели солдаты.

Димка глубоко вздохнул:

— Рацию бы нам… Сиди себе и считай, сколько «тигров» на фронт провезли, сколько другого барахла. А потом отстукивай: точка-тире, точка-тире… Кое-кому такая статистика ой как не помешала бы.

— Да, — сказал Тужурка, — только где ты ее возьмешь, эту рацию? А если и возьмешь, так ведь все равно же неизвестно, как с ними связаться. Надо, чтобы какой-нибудь человек оттуда явился.

Димка усмехнулся:

— Может, и явился. Но он же не Христос.

— При чем тут Христос?

— Да тот, вроде, народу являлся. А здесь, сам понимаешь не очень-то объявишься.

Сказал это Димка уже вяло, без интереса, и каждый из них опять ушел в свои мысли.

Тужурка стал думать о том, что вот и кончилась весна. Самое настоящее лето пришло, и, значит, сейчас уже поздний час, наверное, и если ждать полной темноты, то наступит она никак не ранее двенадцати, а ноги уже сейчас гудят. И еще он попытался разобраться в числах, потому что какое-то время жил в другом мире, где не было чисел и дней недели, а был только Янцис, сначала еще живой, а потом… Но об этом «потом» пока вспоминать не следовало… В гимназию Тужурка не ходил, а ведь занятия шли к концу. Может, уже и кончились? Впрочем, гимназия никак больше с его жизнью не соотносилась, и подумал он о ней случайно, в той только связи, что вспомнил о тете Амалии, а тетя Амалия… В общем, завтра же он уедет в Кулдигу. Если, конечно, они сегодня вечером сделают то, что задумали. Без этого он не уедет. Этого требует Янцис. Тут все решено и подписано. Но как только это будет сделано, он уедет. На время, не навсегда. С ребятами он рвать не собирается. Напротив, нет у него теперь более близких людей, чем они, чем тот же Димка, скажем. Но к тете Амалии он должен съездить. Почему должен, Тужурка объяснить бы не смог. Мысль о поездке пришла внезапно, но как нечто давно решенное, и для него никаких доказательств не требовала. А когда она пришла, встал вдруг перед глазами весь их тихий провинциальный городок и школа его — двухэтажная, краснокирпичная, с высокими узкими окнами, классы тоже всегда казались ему узкими и высокими, и в каждом была высоченная круглая печь; иногда темными зимними утрами в печах еще трещали дрова, и на первом уроке он больше прислушивался к этому завораживающему потрескиванью, чем к объяснению какой-нибудь теоремы. И еще он увидел церковь, всегда свежевыбеленную, с острым шпилем, и тут же было кладбище с низкой оградой из серых валунов, с прямыми, желтым песком посыпанными дорожками, с гранитными надгробиями, с ухоженными могилами, над которыми весной осыпает свой цвет черемуха, где летом цветут незабудки и флоксы, а осенью холодно пламенеют далии. В дошкольные годы он регулярно ходил сюда с тетей Амалией, к двум могильным холмикам, как бы объединенным общей гранитной плитой, на которой значились имена его родителей и где была выбита эпитафия, а вернее, просто изречение: «Не умирать после себя на земле». То ли вычитала где-то тетя Амалия эту фразу, то ли сама придумала… Но Тужурка помнил, что многие корили ее за оригинальничание. И тут же он сразу подумал, что могилу Янциса без посторонней помощи не найдет, эти рижские кладбища — они же на десятки гектаров, не меньше. Тоже желтый песок… Когда песок этот стал глухо стучать о гроб, Рената судорожно всхлипнула и сказала по-русски: «Пусть земля тебе будет пухом». А латыши говорят: «Легкого тебе песка».

Тут он почувствовал, как и у него судорогой сжимает горло, и с таким усилием сглотнул слюну, что Димка повернул к нему голову и сразу все понял, потому что положил руку ему на плечо и сказал необычно мягко:

— Ладно, парень, вставай, нам пора.

С жандармами им повезло. Эти двое вышагивали по бывшей Елизаветинской, а ныне Вальтер фон Плеттенбергштрассе, как две огромные механические куклы. Надо было только обогнать их сначала, а затем притаиться в какой-нибудь подворотне. Но Димка про обычную подворотню и слышать не хотел, потому что впереди был шикарный проходной двор, выводивший и на Мариинскую и на Мельничную. И пока они быстрым шагом, уже намного обогнав жандармов, шли к этому знаменитому двору, он все доскональнейше объяснил — и кому куда бежать, и где они встретятся.

— На сколько метров подпустим? — спросил Тужурка голосом, прерывающимся от быстрой ходьбы.