Tobeus

Её дом был совсем рядом, за несколько домов от нашего, там дети, увидев меня расплакались, и бросились ко мне, Миша пытался держаться, чтобы не реветь, а я обнял его, может слишком сильно, но только сейчас мне стало немного проще. Хотя эту дыру в моей душе уже ничего не заделает, потому что никому я не был так благодарен как ей, хотя фактически спас меня Муса, а если копнуть глубже, то Максим, а если ещё глубже то Иосиф, но вытянула с того света своими руками именно Анна, восемнадцатилетнего рядового, вчерашнего врага, я рад, что я когда-то показался ей интересным, она была по-настоящему рада находиться со мной, а я всё не мог понять как так может быть, она нравилась и сыну, который знал, что это не родная мать, но похоже даже не думал о ней, как о не родной. Думаю, Иосиф, понял, если бы я попросился уйти из армии на какое-то время, после того инцидента в госпитале, я не был не заменим в армии, но похоже это с самого детства моя особенность в том, чтобы не уметь защитить тех, кто относится ко мне как к человеку, любит меня. Вот и здесь я и не защитил, и не поддержал потом, хотя я не знал, как, но лучше было сделать хоть что-то. Но я сбежал спасаться от грустной жены на войну.

В тот день я поклялся себе, не дать в обиду своих детей, сделать всё, чтобы они жили. Не знаю, как я это обеспечу, но чего бы мне не стоило, нужно было хранить их жизни любой ценой.

Ночью, когда дети заснули я пошёл на кладбище не далеко от деревни, и несколько некоторое время в темноте искал могилу жены, а меньше чем через час нашёл свежую землю и воткнутый столб с табличкой, на которой имя и годы жизни Анны, ей было всего лишь двадцать шесть и последние три года она провела в аду одиночества, возможно думая, что я не люблю больше её и из жалости иногда приезжаю, можно было просто говорить с ней, пытаться и пытаться, показать, что она не одна, что ни я, ни дети не считают её какой-то испорченной и ей самой не стоит. Но уже поздно. Я сидел и плакал как не плакал даже ребёнком, вдыхал запах свежей, недавно копаной земли, безуспешно пытался остановиться и заглушить собственные всхлипывания, а утром взял с собой детей, оставив все деньги что у меня были той соседке и уехал оттуда навсегда.

Дети молчали, будто понимали, что так надо. В Новосибирске было безопасно для них, и я оставил их с воспитательницей, Женей, которая Жизель, она управляла городом, я сказал им во всём слушаться эту женщину, Лена кажется даже по началу испугалась, но потом пошло нормально. Приезжал теперь к ним я не только в отпуске, за долгие годы впервые война отошла для меня на второй план. Даже не знаю и на какое место ставить войну, после смерти Анны, я ненавидел воевать всей душой, играя с детьми, делая иногда уроки, я жалел, что надо будет уехать. Я смотрел как они растут и думал только о том, как мы будем жить, когда всё закончится. Ни одна победа в битве не сравнится с поражением в карты своим детям и их смехом над тобой. Всё так просто.

Надо не забыть сказать, что в тот день, что я попросил Женю присмотреть за детьми, я встретился с Максимом поговорил том, что теперь боюсь или точнее испытываю мерзкую тревогу, что не будет времени рассказать обо всём когда-нибудь детям, он мне и сказал, чтобы всё что я помню про наши приключения, я куда-нибудь записал. Тогда, в двадцать восемь лет я и начал, чтобы если меня вдруг где-нибудь пристрелят, то дети хотя бы отсюда прочитают о нашей жизни, да и вдруг будет интересна жизнь их папаши. И чем ближе я подбираюсь к настоящему моменту, тем о меньшем я могу написать, казалось вот за почти десяток лет мне нечего и вспомнить. Все наши бои — одно и то же, мне стукнуло тридцать семь лет как-то незаметно, а мы готовились к взятию Москвы, которая должна была стать нашей последней битвой.

Уже и Миша стал двадцатилетним мужиком за это время, который уже больше года таскается со мной, хотя я был категорически против, но он просто ушёл в другой отряд, у меня не было права заставить его не служить, как и у него не было даже и зацепки, чтобы не быть в армии, кроме немного женственной внешности, хотя это я завидую, что никогда не был так интересен дамам, а Лене было восемнадцать, она, как и мать, вытаскивает раненых обратно в наш мир.

Очевидно, что я не в восторге от тех путей, что они выбрали себе, но, наверное, это более разумный путь, чем держать их в тепличных условиях офицерских детей, такое жалкое зрелище я иногда видал: прикрываясь заботой папаши и мамаши взращивают не готовых для нашего мира хлипких будто комок пыли людишек, кажется у них шансов выжить поменьше, чем у моих двух кремней. И хотя я не могу заснуть и не могу найти себе места в ночи и дни, когда знаю, что Миша или Лена на задании, включив рациональность понимаю, что так лучше и безопасней. Да, я мог бы их защищать всю жизнь и теперь уже всем обеспечить, но меня в любой день может не стать. Что будет с ними? В общем «теплица» — это как минимум безответственно.