Точка

– Вы удивительная женщина и прекрасный собеседник. Оказывается, это так увлекательно – знать историю своего города! А у вас прекрасная память на даты и события, – на кухне я взяла с полки стакан в чуть погнутом металлическом подстаканнике с изображением московского Кремля, зачерпнула воды из ведра.

– Это профессиональное. После войны почти сорок лет работала в библиотеке. Счастливое время. Как-нибудь расскажу об этом. Если успею. Благодаря профессии я разыскала важные сведения о родственниках, – отпив несколько глотков, она благодарно кивнула головой и поставила стакан на стол.

– Так вы библиотекарь?

– А чему ты удивляешься? Как будто бы старухи моего возраста не могут быть бывшими библиотекарями! Скажу по секрету – бывших библиотекарей не бывает. Так же, как и бывших врачей, учителей и военных, – она заулыбалась так неожиданно светло и ясно, что на мгновение помолодела лет на тридцать-сорок.

– Нет-нет! Что вы! Я вовсе не хотела вас обидеть! Просто не думала о том, что вы где-то работали.

(Мила, ты идиотка!)

– Знаю, для тебя, девочка, я древний мамонт. Но у жизни свои законы. Господь дал мне возможность прожить долгую жизнь. Всё время думаю, зачем? – Мирра Львовна тяжело поднялась, подошла к окну, открутила фитиль в керосиновой лампе, перенесла её на стол. – Холодно. Может быть, лампа согреет старые кости? На чём я остановилась?

– Вы говорили о том, как познакомились ваши родители.

– Да. Правильно. Мама спрыгнула с поезда. Её отец, Генрих Шнайдер, хотел приехать и забрать её, но было уже поздно. Помешала Первая мировая война. К тому же папа с мамой стали жить вместе. Папина община не приняла Розу – она была пришлой, неизвестной и непонятной. Немка. К тому же католичка. Их брак не благословили. Поэтому они жили обособленно. Отдельно от всех. Мама никогда не жалела об этом, только иногда, очень редко, подходила к этой картине, прикасалась к лику Марии и тихо плакала. Она так никогда и не увиделась со своими родными. Генриха Шнайдера в 1940 году расстреляли фашисты якобы за пособничество врагам рейха. Мою бабушку Алису отправили в концлагерь. Там её следы затерялись. Я ведь искала их, долго искала. Но это всё, что удалось узнать, – Мирра Львовна улыбнулась и показала рукой на хрустальных ангелов под потолком. – Их ровно двенадцать – ангелов любви, добра, взаимопонимания, радости, веселья, счастья, добродетели, искренности, мира, мудрости, надежды и веры. Люстру и картину «Радость Марии» нам прислали в 1917 году – тогда мама написала в Германию первое и единственное письмо о моём рождении. В ответ чудом пришла посылка. А в ней письмо. Если не трудно, подай шкатулку. Вон она, в шифоньере стоит на полке.

Я достала уже известную мне чёрную шкатулку.

Мирра Львовна бережно вынула оттуда обычную ученическую тетрадь, осторожно, насколько могла, тощими узловатыми пальцами перелистала страницы. На стол выпал узкий почтовый конверт.

– Вот оно. Прочти. Я помню наизусть. А ты прочти. Немецкий язык знаешь?

Я кивнула. Немецкий знаю. В школе учила. Потом в университете.

На сером плотном листе бумаги с изображением летящего голубя женская рука с любовью оставила короткое послание: «Пусть эти ангелы поют малышке радостные песни о Вере, Надежде и Любви. А Дева Мария будет охранять жизнь моей внучки Мирры. Храни тебя Господь, моя маленькая Роза. Мы любим тебя и всегда будем любить. Твоя мама Алиса. 21.02.1917 г.».

Тонкая струна несбывшихся надежд. В наступающих сумерках дрожащими тенями она звучала в каждом предмете. Причудливо отражаясь в старом зеркале, раскрывалась диковинными цветами, разливая тонкий аромат нежности.

– Много с той поры воды утекло. Но ангелы продолжают петь – «о Вере, Надежде и Любви». Слушать их уже некому, а они всё поют, – хозяйка квартиры неожиданно затряслась всем телом от горького смеха. – Эту люстру у нас эсэсовцы хотели забрать. Уж они и висели на ней, и тянули – не поддалась. Видишь – на потолке царапины остались? Прутьями металлическими сбивали. Не смогли. С тех пор люстра имеет вот такой вид – ангелы радости и веселья разбились, ангел счастья парит с отбитыми крыльями, а у ангела взаимопонимания трещина на сердце. Кстати, Людочка, а вы обратили внимание на кирпичную кладку нашего дома? Это шедевральный момент! – она внезапно поменяла тему разговора и поманила меня к окну. – Видите?

Я раздвинула занавески, но ничего особенного не увидела: всё тот же узкий вход в подъезд, разбитое крыльцо, покосившаяся дверь.