Точка бифуркации (СИ)

Знаешь, сейчас, когда кто-то из моего поколения говорит, что его трудовая деятельность началась в семь лет, это вызывает дикий приступ хохота и недоверия со стороны современных молодых людей. Мол, старикан совсем уже из ума выжил! Да кто ж такого малолетку и, главное, куда на работу-то возьмет?! Кому ты вообще лечишь свой маразм? А я вот лично знал тех людей, кто начал работать на заводе уже в четыре года. Не полноценным рабочим, разумеется, но таскать какую-нибудь мелочевку, сбегать за инструментом или принести обед дежурному механику — считалось вполне обычным делом. А тебе за это давали маленькую копеечку и порцию горячего вкусного варева. И когда ты достигал совершеннолетия, ну или чуть раньше вступал в стройные ряды завода уже как полноценная рабочая единица, то ты уже к тому времени знал весь цикл производства вдоль и поперек! Ведь ты же еще чуть ли не с пеленок тут все видел, изучал, спрашивал и трогал, что разрешали, своими маленькими детскими ручками. В шестнадцать лет ты был уже не сопливым подростком, а молодым и опытным мужиком с огромным рабочим стажем за плечами. С совершенно иным взглядом на вещи и надежным, как стальной лом. В мое время люди взрослели очень быстро. А сейчас?

А сейчас теперешняя молодежь, никогда не державшая в руках ничего толще своего… айфона, называет их старыми, выжившими из ума маразматиками. Называют те, кто до двадцати семи лет сидит у родителей на шее, нигде не работая, регулярно зависает в чатах и клубах, и при этом непрерывно учит других жизни, так как именно он, а не кто-то другой, лучше всех во всем разбирается и понимает текущую ситуацию вокруг. Так-то вот. Поэтому не надо мне тут лечить за альтруизм и политкорректность тех ребят, что мы взяли. Я жизнь повидал, уж поверь. И смею надеяться, разбираюсь в ней немного лучше, чем ты.

Шаман снова облокотился к стене и, осмотрев на свет лезвие своего ножа, снова принялся его править.

— А сколько тебе вообще лет? — спросил я, — в какие годы все это было?

— В разные Дима, — хмыкнул он, — знакомый мой, про которого я сейчас рассказывал, еще при царе родился. Ну, а я, выходит, с тридцать восьмого буду.

— Выходит тебе сейчас… семьдесят девять? — быстренько прикинул в уме я.

— Что, неплохо сохранился для своих лет? — улыбнулся мне во все тридцать два белоснежных зуба, моложавый мужчина лет тридцати пяти.

— Более чем, — вернул ему улыбку я, — хотя, я думал, что ты все-таки немного постарше будешь.

— Из тех, кто постарше, мало кто дожил до нашего времени. Не всем повезло попасть в поле зрения поисковиков одаренных и научиться продлять себе жизнь.

— А нам, получается, все-таки повезло, — вздохнул я, — слушай, так выходит, что ты еще Великую Отечественную застал?

— Застал, — кивнул он, — как раз под оккупацию попали в сорок первом. Думаешь, почему еще нам с дедом так выживать приходилось? В леса ушли. У него там как раз сторожка была. Повезло еще, что живы остались. Из всей деревни, почитай только человек пять и спаслось — те, кто, как и мы, в леса подался. Родителей и остальных односельчан, кто не успел спрятаться, каратели сожгли заживо в местной церкви.

— Прости… я не знал…

— Ты и не мог этого знать, — спокойно заметил он.

— Но… как ты попал под оккупацию? Ты ведь говорил, что на Алтае жил. И что родственники там у тебя…

— Да на Алтай-то я только в восьмидесятых переехал, — вздохнув, почесал в затылке он и снова вернулся к точильному камню, — а до этого мы под Брянском жили. Оттуда я родом.

В подвале на некоторое время повисла тишина, перемежаемая только плавным шелестом ножа по камню.

— Так… выходит, тебя тоже нашли также как и меня? — наконец, спросил я, давно крутящийся на языке вопрос.

— Нет, какое там! — отмахнулся он, — я довольно зрелым уже был, когда у меня дар открылся. После войны до восемнадцати в деревне жил. В другой уже правда… Ходил в школу, охотился, деду помогал по хозяйству. Потом в армию пошел. Попал в пехоту. Отслужил, как положено три года, а как домой вернулся, узнал, что деда уже год как не стало…

— Три? — удивился я, — а разве тогда не пять лет служили?

— Ты мне еще царскую армию вспомни, — усмехнулся оперативник, — пять лет это только моряки. Да и то лишь до сорок девятого года. А сухопутные — три. Это сейчас все ноют, что ах-ах целый год в армии служить. Так долго! И это при условии, что за них теперь в казармах наемные работники убираются, на кухне готовят профессиональные повара, а форму шьет лично Юдашкин.

— Вот на счет последнего не надо, — не согласился я, — форма у него явно дерьмовая вышла. Я, когда зимой в этом новом бушлате стоял на посту — чуть дуба там не дал. И по части куча народу с обморожениями лежала.