Точка невозврата

Жанна смотрела на эту группу мужчин, немного растерянных, взбудораженных, и понимала, что вряд ли они сейчас смогут понять, в чем причина гибели человека. Да и сможет ли понять это полиция? И разбираться будут долго и мучительно. Прежде всего для авиакомпании. Пресса начнет мусолить этот случай, посыплются абсурдные предположения и догадки, версии, теории. А если, не дай бог, копнут биографии экипажа? Перспектива самая печальная. И никакого тебе больше «приятного полета», ее рука стиснула через ткань пиджака листок с письмом. Может, именно это и имел в виду Дима? Подставить ее, лишить возможности летать… Он сидел рядом с Борисовым. Но не пил, как утверждает. Хотя кто может это подтвердить? Да нет, Дима, конечно, тот еще псих, но убить человека просто ради того, чтобы… Чтобы что? Нет, она подозревала, что он мог устроить на борту какую-то провокацию в виде дымовой шашки или распылить что-нибудь едкое, но не больше. Или она просто плохо его изучила за время совместной жизни. Иначе как можно объяснить это дурацкое письмо с рисунком?

Они встретились в трудный для нее период жизни. Она была потеряна, раздавлена и не слишком адекватна. Дима вытащил ее из болота самобичевания и самоедства, но не смог простить, что она так быстро пошла на поправку. Как выяснилось, в состоянии невроза она нравилась ему больше: ею было легко управлять, чем он с удовольствием пользовался. Конечно, исключительно с благими намерениями. Пока однажды ей в голову не пришла простая и ясная мысль: «Мне надо в небо». Идею вернуться в аэрофлот Дима не понял, к тому же считал, что у нее ничего не выйдет. Особенно когда выяснилось, что на борту самолета у нее начинались необъяснимые приступы паники. Никто не знает, сколько сил ей стоило справляться с этим состоянием. Но она смогла, у нее вышло. И Дима не простил. Он так долго и основательно готовил себе уютную берлогу, подбирал обслуживающий персонал, готовый работать двадцать четыре часа в сутки за одно лишь ласковое слово и пару сомнительных шуток. А персонал в ее лице взял и взбунтовался.

Жанна его понимала и даже чувствовала вину. Частично. Но даже этого крохотного чувства хватало Диме, чтобы надавить на самые болезненные точки ее раненой души. Не сразу, но небо действительно ее вылечило. Почти совсем. И даже Дима, как ей казалось, наконец-то это понял. Но зря казалось: не понял и не простил.

Рука скользнула в карман, готовая вытащить письмо-рисунок, письмо-доказательство, письмо-улику, но вытащила… пустую упаковку из-под таблеток. Пару секунд Жанна смотрела на нее, соображая, как это попало в ее карман и зачем. А потом она вспомнила.

Мужчины все еще громко спорили, размахивая руками. Вернее, махал руками Мухин, Лаврушин же пытался успокоить и прийти к согласию. Камаев молча наблюдал, Антон вертел головой, вероятно, с намерением ничего не упустить, ничего не пропустить. Происшествие, казалось, забавляло его.

– Простите, – Жанна чуть повысила голос, – а это могло стать причиной смерти?

Все четверо дружно повернулись к ней. Она раскрыла ладонь и протянула им небольшой серебристый прямоугольник. Камаев взял его, повертел перед глазами и аккуратно вернул. Рука непроизвольно тронула узел галстука.

– Что? Что там? – вскинулся Мухин.

– То, что гарантированно убьет самого здорового мужика, особенно того, кто выпил пол-литра коньяка.

Глава 11

Выбор делает человека человеком. Пожалуй, это единственное, что заставляет чувствовать себя живым. Конечно, не тот ежедневный выбор между рыбой и мясом, а тот, от которого зависит не только твоя личная судьба, но и судьба других. В конечном итоге разве не выбор заставил Адаму и Еву покинуть райские кущи? Ильяс Камаев как-то так представлял себе этот божественный эксперимент с человечеством, но никогда не думал, что именно это станет основным критерием для выбора профессии.

Отец настаивал на военном училище. Семья не была религиозной, но патриархальный уклад соблюдался. Камаеву-старшему не перечили ни мать, ни сестры, ни старший брат. Ильяс тоже привык к тому, что слово отца, старшего, закон. А потом он попал в лагерь. Нет, не в обычный детский, а в элитный лагерь для одаренных детей.

Победа на Всероссийской математической олимпиаде дала ему шанс поездить по стране, познакомиться с такими вещами, про которые он узнал бы, дай бог, только к совершеннолетию. Потом он целый месяц провел на берегу Черного моря. Каждый день они решали какие-то задачки, ребусы, доказывали теоремы. К ним приезжали разные специалисты из всяких академий и разговаривали уважительно, как с равными, на «вы». Ильяс тогда впервые поставил под сомнение родительский авторитет и сам этого испугался. Тогда же он впервые летел на самолете. Он навсегда запомнил щенячье чувство восторга, когда шасси оторвались от земли и его слегка вдавило в спинку кресла, и тот страх пополам с восхищением, когда земля под серебристым крылом принялась уменьшаться и делиться на цветные лоскуты.