Точка невозврата

– Не в этом рейсе. По условиям контракта никакого алкоголя, ты же прекрасно знаешь. Ген, ну не первый год мы знакомы, не чужие друг другу. Сын до сих пор твои тренировки вспоминает. На даче мы у тебя частенько зависали. Давай включай голову. Кто-то из твоих парней пронес коньяк на борт.

– Покажи бутылку, – Мухин сдался.

Лаврушин встал и махнул кому-то.

– Вот, – вскоре к ним подошла стюардесса с прозрачным пакетом в руках. Бутылка лежала в нем. Мухин вскинул глаза и обвел ими Лаврушина, девушку, зал.

– Где взяли? В самолете нашли?

– Нет, – стюардесса, та самая, из-за которой произошел конфликт перед полетом, указала рукой в сторону туалета, – вон там.

– Ерунда, – Мухин вгляделся в бутылку, – может, она там давно лежит и не имеет…

– Ее выкинул один из ваших игроков, – уверенно сказала стюардесса. – Я сама видела.

Мухин фыркнул, но потом до него дошло.

– Кто?

Стюардесса показала на Федулова. Тот сидел особняком от всех, откинувшись на сиденье и скрестив руки на груди. Глаза его были закрыты.

– Да быть не может, – тихо пробормотал Мухин и поднял руку, призывая всех к молчанию. – Пару минут, дайте мне пару минут.

Все терпеливо ждали. Мухин размял кисти, хрустнул пальцами.

– Самсон! – От его крика Федулов вздрогнул и открыл глаза. – Федулов, быстро ко мне!

В зале наступила тишина. Все повернули головы и смотрели, как Федулов неторопливо идет к тренеру. В его походке одновременно чувствовались и вызов, и смирение.

– Давай, давай… шевелись, – негромко подогнал его Мухин. – На матче завтра так же будешь ползать?

Федулов подошел. Не говоря ни слова, Мухин выхватил из рук Лаврушина пакет и сунул под нос Федулову. Тот отшатнулся.

– Твое?

– Нет, конечно!

– Врешь! Самсон! Ты меня знаешь. Я вас как облупленных вижу. Пил с Борисовым?

– Геннадий Павлович, вы что? – Фальшь в его голосе звучала приговором.

– Ах ты! – Мухин грузно упал на скамью. Она чуть прогнулась и жалобно скрипнула. – Что ж ты творишь-то, Самсон?

– Не моя бутылка! Не знаю я ничего!

– Вы же выбросили ее в туалет, – вмешалась Жанна. – Это можно доказать. Тут есть камеры. – Врать она умела. Убедительно и вдохновенно.

– Да тут же все отключено! – влез Антон, и Жанна гневно обожгла его взглядом. Тот испуганно прикрыл рот рукой с видом: «Ой, прости».

– Ну, отпечатки же остались наверняка, – попыталась исправить она ситуацию. И, может, этот простой аргумент сыграл свою роль. Федулов сел рядом с тренером и опустил плечи.

– Хорошо, – тихо сказал он, – пили мы с Игорем, да. Но бутылка не моя. У него уже была. Я шел в туалет, он меня позвал. Ну, сел к нему на последний ряд. Поговорили, чуть выпили. Немного совсем. Ну, то есть я немного. Пару глотков сделал. Потом ушел. Игра же завтра.

– Если так, – Мухин резко встал и прошелся туда-сюда, – если так, то как бутылка у тебя оказалась?

Федулов поднял грустные собачьи глаза.

– После обеда шел в туалет, смотрю, Игорь спит, а бутылка рядом валяется. Он мне так-то не друг совсем, но вы ж его обязательно прищучили бы, и меня заодно. Борисов бы партизана изображать не стал, сразу бы сдал, кто с ним еще пил. Я бутылку забрал, под курткой спрятал. Так и ходил с ней. Потом решил выбросить. Да если бы кое-кто не увидел, никто бы и не узнал, – он ядовито посмотрел на Жанну.

– О чем говорили-то? – Мухин вздохнул.

– Да ни о чем. Пургу нес какую-то. Мол, никто не виноват, жизнь такая, бла-бла-бла. А, вспомнил, сказал, что скоро свалит из клуба. Похвастаться, что ли, хотел. Нашел перед кем…

Мухин крякнул и быстро отвел глаза.

– Убедились? – Лаврушин почти сиял. – Бутылку сам покойный принес.

– И что? Что это доказывает?

Камаев, Лаврушин, Жанна посмотрели друг на друга.

– А почему тогда только один умер? – Антон огладил бородку.

У всех на лицах, включая Мухина и Федулова, отразился немой вопрос.

– В смысле?

– Ну, мы же решили, что он отравился коньяком, а почему тогда второй не умер?

– Черт! – Федулов даже вскочил, постоял, как бы прислушиваясь к себе, потом облегченно вздохнул: – Фу! Чего вы пугаете?

– Сколько, говоришь, выпил? – Мухин посмотрел на бутылку. – Тут пол-литра. Ну пусть ты граммов сто выпил. Борисову четыреста что слону дробина, на его массу тела…

– Да, три глотка и сделал-то всего. Ну да, таких хороших глотка. И все. Но если коньяк паленый был, я б, наверное, почувствовал.

– Вот я и говорю, – поддержал его Мухин, – не в коньяке дело!