Точка Омега

– Будда подошел к нему и осторожно сдул пылинку с его плеча. «Что это значит, учитель?» – спросил озадаченный ученик. Тогда Будда взял палку и ударил его по тому же плечу. «Я понял, – морщась от боли, радостно воскликнул ученик, – справедливость есть!» Тогда Будда отвернулся, швырнул палку, и та, упав на песок, подняла тучу пыли. «Я понял, – еще радостней воскликнул ученик, – справедливости нет!» Тогда Будда закрыл лицо ладонями и заплакал. – Айдын покачал головой. – Старшина тоже иногда пользовался палкой.

– У тебя был классный старшина, – сказал Вадим.

– Я тебя люблю, – Айдын высоко приподнял густые темные брови. – Ты мой тоскующий брат. Ты зовешь меня, а я тебя не слышу. А может, это я зову тебя. Пей чай!

Из пиалы вместе с парком поднимался густой горьковатый аромат.

Айдын сидел, скрестив ноги, и был абсолютно безучастен. То ли он думал о чем-то, то ли медитировал.

Вадим искоса поглядывал на отсутствующее, закрывшееся лицо Айдына (шторки задернулись), не изменявшее выражения даже тогда, когда тот медленно и осторожно поднимал пиалу, чтобы сделать еще глоток чая.

29

Около девяти утра неожиданный трезвон телефона, в трубке беспаузный клекот Марго, половины слов не разобрать, будто она еще с кем-то разговаривает. И вдруг:

– Вадим, вы были у Оксаны?

Абсолютно в ее стиле: бесцеремонность, граничащая с хамством. Звонок спозаранку, идиотские вопросы, на которые он не обязан отвечать. Знает ведь, что расстались. И все равно.

Приятельницы у Оксаны были на подбор. То ли она таких находила, то ли они сами к ней притягивались. Не исключено, что и они внесли свою лепту. То, что сходит для одного, для другого нередко становится неодолимым.

Самая близкая, Елена, вечно искала на свою голову приключений, потом впадала в депрессию, над ней издевались, ее мучили, ее бросали, в общем, страданий невпроворот, она без них, похоже, просто не могла. И вообще ставила себе какие-то немыслимые задачи: то шла волонтером в хоспис, то вдруг пускалась в путешествие по монастырям, выстаивая в церквах все службы подряд и доводя себя до полного изнурения.

Между тем собственный сын ее был полузаброшен (вроде как не справлялась с ним), курил и попивал в свои четырнадцать, не ночевал дома, а Елена между тем читала душеспасительные книги, молилась или бралась за кем-нибудь ухаживать, кого-то пыталась спасать, опять же не справлялась и прибегала к Оксане излить душу. Кроме того, она никак не могла забыть бывшего мужа, который, когда был жив, изменял ей напропалую и даже не скрывал этого, уходил, возвращался, снова уходил, приводил в дом других женщин, короче, истязал ее как мог. После его смерти она долго приходила в себя, но, видимо, прежнее так въелось в ее душу, что она уже не могла жить без терзаний.

Другая, Марго, старше Оксаны лет на двадцать, со знойно рыжими, крашенными хной волосами, была задвинута на всяких экзотических духовных практиках. Волей она обладала железной и, видимо, не меньшей силой внушения. Если Елена вызывала в Оксане сочувствие и желание помочь, а подспудно заражала своей тягой к страданию, то эта зомбировала ее всякими теософскими бреднями и мистическими откровениями. Муж давно с ней расстался, дочь и ее семья всячески уклонялись от общения, зато в Оксане она обрела верную неофитку и наперсницу, звонила ей в любое время дня и ночи, чтобы поделиться наитиями и наставить на путь истинный. Делала она это весьма изобретательно: начинала так, будто сама ее о чем-нибудь расспрашивала, интересовалась ее мнением, постепенно же переходила на проповедь, захлебывалась словами, которых уже и не разобрать было – так быстро она ими выстреливала. Но Оксана слушала, часто встречалась с ней, вместе они ездили на очередного гуру из Европы или Азии, возвращались окрыленные, полные энтузиазма, обкладывались соответствующей литературой – в общем, жили полновесной духовной жизнью.

Оксана способна была погружаться во все это с головой.

В комнате – толстый слой пыли, раскрытые книги, разбросанные бумажки, проспекты, пакеты, одежда грудой. Хаос.

Сколько раз вечерами, возвращаясь из редакции, Вадим ловил себя на мысли, что его вовсе не тянет домой, начинал кружить переулками, один или с кем-нибудь из приятелей заходил в бар пропустить стаканчик, иногда шел в кино. Он был почти уверен, что беспокоиться Оксана не будет, а вероятно, и не заметит его отсутствия. Нет его и нет, может, ее это даже устраивало…

Поначалу Вадим обижался, злился, а потом стал находить в этом определенное удобство: свобода тоже чего-то стоит, особенно в семейной жизни. Если жена не ждет тебя и не особенно интересуется, где ты и чем занимаешься, если точек соприкосновения все меньше и меньше, то, естественно, сам собой напрашивается вопрос: а зачем тогда?

Как ни старался отделываться от таких мыслей, те все равно лезли в голову. И вообще: осталось ли то, прежнее, в самом начале кружившее голову, любовь или что, не важно, но ведь было, было!

Чечёточкой тут уже не спастись.