Точка опоры

Отвечала охотно:

- Где мне помнить? Я же молодая. А моя бабушка Василиса помнила.

- И то хорошо, что не забыла.

Прасковья Никитична смахивала уголком фартука пыль с табуретки.

- Садитесь. Отдыхайте. - И заговорщически добавляла: - Чайничек для вас приготовлен.

Доставала чайник из-под верстака, а иногда приносила из чулана какой-то отменный. Посетитель приподымал крышку. Если, помимо листовок, обнаруживал свежий номер "Искры", говорил:

- Вот славно!.. Славно мастер починил! Спасибо ему. - И, понижая голос до шепота, спрашивал: - Сколько их тут?.. Ежели по четвертаку за каждую... - И опять - полным голосом: - Вот, получите...

Прасковья Никитична клала деньги в верхний ящик комода и возвращалась к стряпне или стирке.

...Тук, тук, тук! - ходики отсчитывают минуты, большая стрелка не торопясь идет по кругу. Уже десятый раз с тех пор, как Прасковья Никитична осталась одна в квартире.

"Что же это такое?.. Где же Ваня так долго?.."

Она отставляет раскаленный утюг на подставку, идет к часам, подтягивает медную гирю, опустившуюся чуть не до самого полу. Часы бьют двенадцать.

"Давно пора бы воротиться... Спаси бог, не оплошал ли где-нибудь..."

Приопустив усталые руки, возвращается к столу, глубоко вздыхает, добавляет в утюг древесных углей и снова принимается гладить белье. Складывает стопкой. Завтра утром, пока Ваня будет дома, необходимо отнести хозяевам.

"А если?.. - Она проводит ладонью по горячему лбу. Голова у нее разламывается от боли, - знать, угорела от утюга... - Если Ваня не воротится?.. Ой, не приведи бог..."

Хорошо бы распахнуть форточку, но ставни закрыты на болты...

Села на край кровати, потерла пальцами виски, погладила правой рукой грудь, придержала ладонь на животе, на короткое время затаила дыхание.

"Не слышно... Еще рано ему... - Опять вздохнула. - Если Ваню где-нибудь словили... Долго не узнает о нашей радости... Трудно будет мне... Все равно радость! Как подумаю, даже сердечко встрепенется..."

В ставню за верстаком чуть слышно стукнули. Козонком указательного пальца. И еще - два раза. С той же осторожностью. Ваня! Накинув дубленую шубейку, Прасковья Никитична метнулась открывать дверь.

Еще в сенях Иван Васильевич обнял жену; в темноте, пощекотав ее горячие щеки усами, поцеловал в губы:

- Извини, Пана. Знаю, что волновалась... Но не мог раньше...

Едва успев перешагнуть порог прихожей, тыльной стороной ладони прикоснулся ко лбу жены:

- Да ты не расхворалась ли?.. Лицо горит.

- Это, Ваня, от...

- Знаю - от утюга.

- Нет, не догадался. От думки одной... - Прасковья Никитична юркнула в комнату. - Иди ужинать. Самовар-то я три раза подогревала, а вот картошка остыла. И хлеба у нас...

- Завтра, Пана, купим. Я - с получкой.

- Нашел Грача?! Ну и слава богу.

После перехода на нелегальное положение Бабушкин, как профессиональный революционер, стал получать из партийной кассы тридцать рублей в месяц. И не просто, а по указанию редакции "Искры". Правда, в партийной кассе не всегда оказывались деньги, но он не в обиде - нелегко даются эти деньги: их собирают по двугривенному да по четвертаку. За газету, за нелегальные книжки. Пожертвований мало. Жене сказал, что партийные финансисты еще не успели развернуться. Вот и приходится иногда ждать получки по два месяца. А тут еще на беду связь с Грачом прервалась. Волновались за него, думали самое худшее: не провалился ли? Шпиков-то в Москве как клопов в ночлежке!

- Он, Пана, переменил адрес для явки, - рассказывал Иван Васильевич, подсаживаясь к столу, накрытому ветхой клеенкой. - Не ровен час, и тебе пригодится. Старо-Екатерининская больница. Знаешь, там, на Мещанской?

- Знаю. Я могу, как раньше, в бельевой корзине... Будто бы стираю на больницу.

- Ты у меня находчивая! Спрашивать там надо фельдшерицу Рукину. Ей сказать: "Я от Зои". А уж она откроет, где искать самого Грача. Квартиры-то постоянной у него нет: то в одном месте ночку скоротает, то в другом.

- Еще хуже нашего! - качнула головой Прасковья Никитична. - Воистину перелетная птица! А на птиц, говорят, силки ставят. Как тогда?

- Не горюй. Не охай. У партии теперь силы с каждым днем прибавляется. Ежели ищейки умудрятся схватить одного, на то место сразу двое да трое новеньких! Одно худо - охранники в обман пустились, стараются заводских околпачить... Налей-ка мне погорячее.

Прасковья Никитична налила кипятку, лишь слегка закрасила каплей заварки и рядом с чашкой положила кусочек сахара.

- Последний?! Нет, уж этот - тебе. - Иван Васильевич отодвинул сахар. - А я, знаешь, сегодня куда проник? В самое сердце обманщиков и негодяев! - Глаза Бабушкина блеснули азартом, словно у охотника, отыскавшего медвежью берлогу. - Шепнул мне один знакомый паренек, что в чайной общества трезвости возле завода братьев Бромлей будет собрание этого распроклятого зубатовского общества вспомоществования. Ну, пошли мы туда.

- Ты вот так прямо в чем был?! - всплеснула руками Прасковья Никитична. - Отчаянная головушка! Картузишко бы переменил, что ли. У них же, сам говорил, полицией хоть пруд пруди.