Точка опоры

Когда они ушли, Надежда сказала:

- А Юлию-то очень хочется самому...

- Ему, похоже, программа даже снится, но... Пока не по плечу. А беда Плеханова в том, что за долгие годы эмиграции он оторвался от русской жизни, от российского пролетариата.

- Его трагедия!

- Да, пожалуй, не только беда, а и трагедия. Но к Плеханову-теоретику мы должны прислушаться.

Плеханов ответил согласием. Ему требовалось время только для того, чтобы повидаться и посоветоваться с Аксельродом. И Владимир Ильич поспешил подбодрить:

"Очень меня обрадовало известие, что Вы с П. Б. увидитесь и займетесь программой. Это будет громадным шагом вперед, если мы с таким проектом, как Ваш и П. Б., выступим перед публикой. И дело это - самое настоятельное".

И Аксельрода тоже подбодрил: "Мы очень на Вас надеемся насчет программы".

Летом Владимир Ильич не решался торопить ни того, ни другого, - пусть отдохнут, погреются на альпийском солнышке, погуляют по берегам горных озер. После этого со свежими силами примутся за дело. Но не беспокоиться не мог, завел разговор с Засулич. Та принялась успокаивать:

- Поймите: в Женеве Жоржу помешала жара, а в горах непременно напишет. Он - обязательный человек. Уж я-то его знаю. И волноваться вам нечего.

А через неделю:

- К сожалению, Жоржу не повезло в горах: сыро и холодно, бесконечные дожди и туманы. Вернулся в Женеву. Теперь примется за программу. Слово для него - закон.

Но миновало лето, промелькнула осень, а проекта программы все не было. Лишь в конце ноября Георгий Валентинович наконец-то обрадовал: работает!

- Я говорила: Жорж - человек дела! - ликовала Вера Ивановна.

- Но он только начинает писать. Потеряно пять месяцев. А программу-то ждут во всех концах России. Она нужна всем комитетам и кружкам. Безотлагательно нужна.

- Жорж не подведет.

Владимир Ильич волновался потому, что горячие головы в России требовали немедленного созыва второго съезда, даже называли даты открытия, в особенности усердствовал Бунд. Чего доброго, кто-нибудь в спешке настрочит программу. Какую-нибудь куцую и беззубую. Тогда будет труднее. Программа должна быть по-марксистски боевой, пламенной, а пламя породить положено "Искре", общепартийной газете.

Что же делать? Остается единственное - набраться терпения. Торопить уже бесполезно. Плеханов при его характере может счесть за назойливость. Может и обидеться, - он, дескать, сам не хуже других знает, что программу ждут. Ответит какой-нибудь колкостью.

Прошли рождественские праздники. Прошел Новый год... Плеханов молчал.

Молчал и после новой, довольно настойчивой бомбардировки письмами.

Но однажды утром появился "дипломатический курьер" в образе Веры Ивановны. Светло-серые глаза ее сияли, на тонких губах плескалась довольная улыбка. Она с торжествующим жестом вручила пакет с женевскими почтовыми штемпелями:

- Не считайте Жоржа должником!.. Я говорила: обещал - сделает.

Ленин нетерпеливо достал из пакета несколько листков, исписанных знакомым размашистым почерком, и недоуменно повертел их перед собой:

- И это все?! Я понимаю, программа не должна страдать многословием. Четкость формулировок для нее - главное достоинство. Но уж что-то очень кратко.

- Но это же - Плеханов! У него слово - золото! - кипятилась Вера Ивановна, заправляя за уши рассыпающиеся пряди волос. - Он никогда не растекается мыслью по древу. Это его стиль.

- Очень хорошо. А вам, Велика Дмитриевна, спасибо за доставку.

Читали втроем, передавая листки из рук в руки. (Вера Ивановна не отказала себе в удовольствии прочесть еще раз.) А когда дочитали до конца, Владимир Ильич разочарованно вздохнул:

- Н-да. Более чем кратко. Это, Велика Дмитриевна, еще не программа, а только черновой набросок. У меня будут замечания.

- Говорят, велика беда - начало. Оно уже есть, - сказала Засулич. - А замечания и я могу сделать. Было бы к чему. И Жорж, уверена, прислушается. Его напрасно считают гордым да самолюбивым. Уж я-то, слава богу, знаю его. Пишите. Он учтет. Сделает второй вариант.

- Буду очень рад. А потом обсудим. Может быть, хоть ради этого удастся собрать редколлегию в полном составе.

За обедом Надя сказала с тихой, добродушной улыбкой:

- Не годишься ты, Володя, в дипломаты!.. Она же все распишет Плеханову. И от себя добавит.

- Ну, на это Велика не пойдет. Будет точна, как стенограф. А узнает Плеханов, что я пишу замечания к его наброску, даже лучше: мои строчки не будут неожиданными. Молчать я не могу. Ведь если его странички напечатать под заглавием "Программа", то и ему самому и всем нам будет стыдно.

- Правду, видно, говорят, что и на старуху бывает проруха, рассмеялась Елизавета Васильевна.