Точка опоры

- Из закусок севрюжинку с хреном, салатик. Фирменный, конечно. Семужку с лимончиком. - У него, любившего все рыбное, уже текли слюнки, и он провел кончиком языка по губам. - Ну и для начала коньячку. Разумеется, шустовского старого. Не возражаете? - спросил у Зубатова. - По маленькой неплохо. Ну а вы, почтенный, не имею чести знать имя и отчество...

- Евстратий Павлович я, - с поклоном назвался Медников и толстыми пальцами правой руки откинул длинные волосы на затылок.

- ...вы, - продолжал Морозов, - если обожаете смирновскую, - не стесняйтесь.

- Да нет-с... - поперхнулся Евстратий Павлович в замешательстве. Я - за кумпанию.

Он, малограмотный выходец из деревенских старообрядцев, начал службу рядовым тюремным надзирателем. Там его, прилежного, во всем послушного и прижимистого, в свое время приметил Зубатов и, когда стал начальником Охранного отделения, взял к себе и в короткое время помог ему создать свою "школу" филеров, которую жандармские офицеры называли "евстраткиной". В минувшем году Медников за ревностную службу был вне правил высочайше удостоен Владимира в петлицу, дававшего повод для причисления к потомственному дворянству. Вот и сюда он явился при этой отменной регалии.

Савва Тимофеевич косо глянул на его орден. Он брезгливо не терпел таких выскочек да служак черного дела и чокаться не стал. По-европейски подержав рюмку перед глазами, он сделал легкий приглашающий жест в сторону Зубатова и отпил немного больше половины. Предостерег себя: "Не захмелеть бы..." Не спеша пожевал ломтик лимона и закусил семгой.

Зубатов не допил рюмку, провел пальцем по усам и отметил: "Купчина себе на уме", хотя в донесениях в департамент и великому князю именовал Морозова не купцом, а промышленником или фабрикантом.

Они, начальник Охранного отделения и председатель Московского промышленного комитета, сидели друг против друга, разговаривали о погоде, о театральных премьерах и литературных новинках; присматривались один к другому с хитрецой, как заядлые картежники, до поры до времени не выкладывали козырей. Морозова Зубатов считал фрондером и всегда старался выведать о нем все, что мог. А теперь его интересовало: какие шаги собираются еще предпринять против него промышленники, на заводах и фабриках которых он уже поставил на ноги и оделил из секретных фондов деньгами рабочие общества вспомоществования? Но прямых вопросов он не задавал, - надеялся, что Морозов, захмелев, на этот раз проговорится. А Савва Тимофеевич, разгадав замысел противника, отводил разговор на мелкие московские происшествия и, в свою очередь, тоже ждал, не проговорится ли царский служака о чем-нибудь таком, что следует незамедлительно учесть в своих интересах.

Первому надоела эта игра Зубатову, и, когда третий или четвертый раз выпили по половине рюмки, он спросил тоном близкого доброжелателя:

- Новые фабрики, Савва Тимофеевич, не собираетесь строить? В Сибири, например? Кажется, подумывали - на берегу Оби?

- Кхы! - усмехнулся Морозов, сверкнув настороженными глазами. Читаете мысли на расстоянии?

- Нет, не обладаю таким даром. А иногда заглядываю в сибирские газеты. Из простого любопытства.

"Ой, не из простого, - про себя возразил Морозов. - Видать, завел на меня особое досье". А вслух сказал с мягкой улыбочкой:

- Давно раздумал. Зачем мне в Сибирь... по доброй-то воле? Если же меня, не к слову будь сказано...

- Что вы говорите, Савва Тимофеевич, - перебил Зубатов. - Побойтесь бога...

- И Охранного отделения, - добавил Морозов, не гася хитренькой усмешки.

- Будет вам... Мы вас ценим как делового фабриканта и как человека.

- Цените?! - Морозов кинул вилку на стол. - А ваши бегунки что-то зачастили возле моего дома.

- Не может быть! - Зубатов, наигранно удивляясь, развел руками и повернулся к Медникову. - Какое-то недоразумение.

Евстратка, по привычке поглаживая свои толстые ляжки, поспешил подтвердить:

- Истинное недоразумение.

- Я привык, господа, - добавил Морозов твердости своему голосу, верить не словам, а делам.

- Вы убедитесь, что мы слов на ветер не бросаем, - холодно процедил Зубатов.

- Дай-то бог, - сказал Морозов и ткнул вилку в ломтик севрюжины.

Половой принес свежеиспеченную, пышущую жаром кулебяку с начинкой из мяса и налимьей печенки, открыл бутылки с вином. Морозов наполнил синие хрустальные рюмки. У Медникова, любившего поесть, уже хрустела на зубах поджаренная нижняя корочка. Зубатов, глядя на приподнятую рюмку, сказал со смаком:

- Такое даже монаси приемлют! По полной, Савва Тимофеевич!

Но Морозов и вина отпил два глоточка и приложил к губам уголок хрустящей от крахмала салфетки.

И опять они без особого успеха расставляли словесные сети. Один то и дело гасил в узеньких глазах усмешки, другой подергивал подкрученный ус и приопускал брови.