Точка опоры

И чем больше неистовствовала пресса, тем горячее встречала галерка полюбившихся актеров. Каждый вечер под безудержный разлив аплодисментов занавес взмывал десятки раз и на сцену валом катилось через весь партер многоголосое: "Спасибо вам", "Спасибо, дорогие!", "Браво!".

Горький зашел, когда играли пьесу Гауптмана "Одинокие". Хотел посмотреть Андрееву в роли Кете еще раз - не смог. Марии Федоровне, стискивая руку горячими пальцами, объяснил:

- Не сердитесь, голубушка!.. Не могу смотреть. Слезы льются от радости за вас! Ей-богу, правда. Чудесная вы Человечинка!..

- Это вы по знакомству. - Улыбнулась тепло и мило. - Перехваливаете.

- Перехвалить невозможно - слов таких нет. И не я один так-то. Мне рассказывали: Лев Толстой смотрел вас в этой роли. Говорит, не видал такой...

- Хватит вам... Не надо так громко, - почти шепотом попросила Мария Федоровна.

- И актриса, говорит Толстой, и красавица!.. Одним словом, влюбился старик! - не унимался Алексей Максимович.

- К счастью, меня ревновать некому...

В белом платье со шлейфом Мария Федоровна выглядела выше, чем обычно, и еще стройнее. Кисейная пелеринка отбрасывала на лицо мягкий свет. А в глазах все еще держалась задумчивость от пережитого на сцене. Казалось, сейчас у нее снова вырвется протест против семейной рутины: "Может быть, и я хотела бы читать книги".

Горький отошел на два шага, провел ладонью по щеке, смял усы:

- До чего же хорошо все в вашем театре! До чего же милые вы люди!..

- Алексей Максимович, родненький!.. Лучше расскажите о себе. Мы пьесу ждем и ждем.

- Не подвигается пьеса. - Покрутил головой так, что колыхнулись волосы вразлет. - В груди кипит. И нигде не найду ответа на мучительные вопросы. Хотел вас в Москве застать, думал - поможете.

- Ради бога. В любую минуту. Но чем?

Приставив ладони ребром к уголкам рта, Горький спросил об "Искре". Оказалось, что и Мария Федоровна тоже не видела второго номера. А вон "богатеи" уже успели изорвать...

- И еще хотел я попросить... - продолжал, озираясь на дверь. - Нужна одна штуковина. Вот так! - Черкнул пальцем по шее. - Нужнейшая. Для наших социал-демократов... Я обещал привезти...

Он так похлопал ладонью о ладонь, что стало ясно - речь идет о мимеографе.

Мария Федоровна заговорщически моргнула:

- Вернусь домой - "будет вам и белка, будет и свисток".

- Поскорее бы. Ждут наши парни... Попробую здесь поискать...

- Ну, а у вас, самого-то, что, кроме пьесы?.. По глазам вижу: есть новенькое. Как-нибудь прочтите мне, ладно?

- Непременно прочту. Звучат у меня в голове "Весенние мелодии". Птичьи голоса.

- Мне рассказывали о вашей страсти - щеглы, снегири, чечетки... И кто там у вас еще?

- Чижики!

- Ах, да... Конечно, помню... Опять что-нибудь напоет вам мечтатель-чиж?

- Расскажет правду о буревестнике. Знаете, в море перед штормом реет над простором, гордый и смелый. Этакая черная молния!

- Чудесно! Вы и меня ею зажгли...

Мигнул свет - в театре дали второй звонок, и Мария Федоровна, извинившись, протянула Горькому обе руки. Он мягко сжал их в своих ладонях, тряхнул и, поклонившись, вышел.

Поссе, пряча правую руку за спину, встретил его широкой улыбкой:

- Пляши, Алексеюшко!

- Письмо? От Кати?

- От "Феклы".

- Не имею чести знать.

- Зато с доченькой ее знаком, которую я тоже заждался. А сегодня она припожаловала! - И Поссе подал "Искру". - Прислали в пакете.

- Второй номер?! Вот ноне праздник так праздник! Долгожданный! Ей-богу. Даже и сказать невозможно.

Приткнувшись на первый же стул, Горький перекидывал глаза с заголовка на заголовок, в конце номера заметил статью "Отдача в солдаты 183-х студентов", под которой стояла сноска: "Номер был сверстан, когда появилось правит, сообщение".

- А все-таки успели сказать свое слово! Молодцы! - На секунду оторвал глаза от газеты. - Ты уже прочел?

- Как же. Это - передовая, их программная статья! И сейчас Питер, я чувствую, покажет себя в лучшем виде. Ну, не буду тебе мешать. Читай.

Горький прочитал статью одним махом, будто в жаркий день выпил залпом стакан воды. И тотчас же снова начал с первого абзаца; теперь читал уже не спеша, останавливаясь на отдельных строках и утвердительно встряхивая головой:

"Да, да. Правительство, в самом деле, переполошилось от студенческого возмущения. Да, чувствует себя непрочно, верит только в силу штыка и нагайки. Верно, правительство окружено горючим материалом. Мы это видим и чувствуем. Да, да, "достаточно малейшей искорки". Пожар загорится! Вот и злобствуют".

Поссе появился в дверях комнаты, и Горький, глядя поверх газеты, которую держал обеими руками, спросил:

- Как думаешь, кто писал? Он?

- Безусловно.